Альт и бас дают петуха, моргнув, игрушки свои жонглёр на землю бросает, стар и млад, плясун, балагур и шут становятся немы ртом и ликом темны, - чуть только наш, от ярмарки в двух верстах, кимвал забряцает и окрест, бригадами по сто душ, появимся мы.
Мы - кроты. При нас улыбаться брось! Мы видим тебя насквозь. Да, насквозь.
Главный крот сидит на таком коне, в камзоле таком, что нам и сладко и больно. Мы, кроты, его безусловно, чтим, поскольку он старше всех на семьдесят лет и под рукой огромная у него, естественно, бомба, от какой спасения никому, естественно, нет.
Ну, а мной - кончается строй бригад. Я самый последний крот, арьергард.
Я иду. Я всем ходокам ходок. А будет привал - засну, умру, не опомнюсь. В нас, кротах, силён коренной рефлекс: велят умереть - умри, родиться - родись. Плюс мы спешим, мы шествуем далеко, на Северный Полюс, чтоб на нём, присвоив его себе, создать парадиз.
И хотя над Полюсом ночь густа, с ней справится зоркий глаз, глаз крота.
Всяк жонглёр на ярмарке, шут любой, пока мы течём вокруг, бряцая надсадно, прям стоит, и вертит в уме цифирь (горазд не горазд считать, удал не удал): мол, клык за клык, за хвост полтора хвоста, три, стало быть, за два... А итог выходит всегда другим, чем он ожидал.
Эй, басы! Моргните-ка там альтам. Из Моцарта что-нибудь - нам, кротам.