она хватала меня за руки и вытаскивала на залитые солнцем набережные, она бежала по поребрикам, я говорил, что это ребячество, она делала недовольный вид, я больше не мог ничего говорить, мне было так легко, я бежал за ней по мокрому асфальту, я держал её вытянутую руку и шёл по дороге, нам сигналили машины, но мы не слышали, нас окатывали на скорости из луж, но нам было почти всё равно, почти. я всё боялся, что она простудится. она так любила эти пешеходные мосты в центре, караваны свадеб, их смех, влюблённые взгляды, клятвы и щёлканье замков, она ловила чужое счастье за хвост, громче всех кричала незнакомцам «горько!», она была чудесна, так потрясающе чудесна, я видел огонь в её глазах. нам было девятнадцать. она пускала мыльные пузыри в небо, я лежал на скамейке головой у неё на коленях, читал газеты или книги, иногда на тонкую бумагу капал мыльный раствор, и слова пропадали, смешивались и смывались, я фыркал, она молчала. она грустила, я не понимал её грусти, я доставал из-за уха карандаш и рисовал на газетных полях. пузыри скользили над Невой, пузыри улетали выше крыш, пузыри летали на мостовой, дети лопали их руками. дети смеялись. она громче всех кричала незнакомцам «горько!». я рисовал чужое счастье, незнакомые улыбки и детский смех. я раздавал рисунки прохожим. я складывал газеты и пускал кораблики в лужи. дети смеялись, дети приносили газеты, я складывал кораблики и им. у нас был целый флот, он нёс по лужам политику, прогноз погоды, гороскоп и новости, я думал – это лучшее, что можно было сделать с политикой, пустить её в лужу и ждать, пока она уйдёт на дно. я чувствовал себя счастливым. она по-прежнему грустила. над мостовой разлетались пузыри.