Дед мой был музыкантом - негромко на дудке самодельной играл. С дудкой-волшебницей и котомкой не разлучался он никогда.
Песня его звучала вполсилы - тихо, не громче жужжанья шмеля. Но плакала так, что сердце щемило, из-под ног уплывала земля.
Всякий кто слышал - подхватывал сразу целительный голос, голос живой; от музыки родины не отрекался, речи не стыдился родной.
Дудку после дедовой смерти, говорили - не знаю, так ли - в чаще глухой в дубовые ветви чужестранцы запрятали.
Дудку хочу я отыскать - пусть лезть придется под самую высь. Призывную песню на ней заиграть - сердца чтоб сжимались и слёзы лились.
Вдруг дедовской песни мне не одолеть, а ну так как он не сумею сыграть? Так лучше уж частью спутанных веток вековечного дуба мне стать!
Слушать - дубрава полнится стоном, лишь дудочки ветер касается: плачут деревья, седые кроны - головы их - склоняются.
Дуда
Гавораць, мой дзед адмысловы быў майстра Iграць на старой самаробнай дудзе, Гавораць, з дудой-чарадзейкай i кайстрай Не разлучаўся мой дзед анiдзе.
Гавораць, хоць голас дуда яго мела Цiхi, не гучней ад гудзеньня чмяля, Але як заплача — аж сэрца шчымела, З-пад ног анямелых сплывала зямля.
Той голас жывы быў гаючай патоляй Збалеламу сэрцу, i чуў хто яго — Ня ганьбiў i не выракаўся нiколi Нi мовы, нi музыкi краю свайго.
Шчэ кажуць, дуду пасьля дзедавай сьмерцi, Каб сумна на ёй больш нiхто не дудзеў, На дубе высокiм у зблытаным вецьцi Схавалi чужынцы ад добрых людзей...
Як хочацца мне адшукаць яе ў лесе I з дуба рукой асьцярожнаю зьняць, Зайграць, каб ад згукаў счаканае песьнi Сьцiскалася сэрца, каб сьлёз не суняць!
Але, пэўна, мне гэткай песьнi ня здолець Губамi нязвыклымi выдзьмуць з дуды, I мо лепш галiнкай у зблытаным гольлi Вячыстага дубу мне стаць назаўжды.
I слухаць, як поўнiцца плачам дуброва, Калi подых ветру дуду закране, I бачыць, як хiляцца шаты-галовы Расчуленых дрэў, абступiўшых мяне.