В этом месте я тихо тебя люблю. Так тоскливо, по-детски, по-животному, по-иному. Так обычно скучают дети по сестрам, убитым колесной шиной, Так обычно жуют уныние, перекатывая во рту, собаки По хозяину, бросившему в лесу. Так обычно скучают по легким мертвые, по ноге - безногие, по руке - безрукие. Так тоскуют по трем ночам в опустевшем городе, Потом расстреленном и убитом Войной и нежно посыпанным прахом и забытьём. Так обычно скучают те, кто ничего не станет просить вернуть. Так обретают свободу в отсутствии золота.
В этом месте я становлюсь растением Я стою у света и жду питьё. Я ничего не вижу, и в этом месте я просто помню, Что было что-то похожее на человека Ко мне иногда подходившее И наливавшее в эту сухую землю Небольшую дозу какой-никакой любви. Я становлюсь тетрадью (в меня ничего не пишут), Я становлюсь Библией (вроде надо, чтобы была любимой, Но ничего не понятно и слишком честно), Я становлюсь ржавым автомобилем, Чьей-то забытой верой, надеждой, честью.
В этом месте я как ребенок из детского дома, У которого куда-то ушла родная (теплая и живая, С морщинистыми руками, пахнущими... хлебом? медом? с лицом добрым, как у доктора-айболита, в объятьях которой ничего не существует и не болит), мама, и поэтому теперь надо ждать какой-то другой мамы - несравнимо чужой и абсолютно холодной.
В этом месте не пишется ничего почему-то светлого, Все выходит зеленым, тоскливым, выжженным, Все выходит каким-то невероятно Моим по тебе несбывшимся И попросту Неживым.