Среди тех, кто танцует взахлёб, молодея, виясь и кружа, я топчусь перед вывеской «стоп», холодея, двоясь и дрожа. Реже под ноги глядя, чем вверх, нахожу, что черна высота - и охота начнётся в четверг. Или даже уже начата. Но всех не догонят. Догонят не всех. Всего не отнимут. Отнимут не всё.
Не вполне поворотлив собой утерявший стрелецкую прыть зверобой с рассечённой губой, обещавший меня пережить. Девяносто навряд ли ему, но не меньше восьмидесяти. И грозится, по-видимому, он скорее для видимости. А сам - не сумеет. Сумеет не сам. Мне он не опасен. Опасен не он.
Ты не едешь в Америку, нет. Я не еду в Америку, да. И отшельник не хочет в Тибет. И никто вообще никуда не летит, не велит лихачу: ну-ка, ну-ка, во Внуково мне! Персонально куда-то лечу. И плачу, натурально, вдвойне. Бог даст, не настигнут. Не схватят, авось. А там - будь что будет. Что будет, то будь.
Кабы это вот... это бы вот... чтобы, то есть, не вывеска «стоп», то есть, даже не наоборот, а вот это... ну как его... чтоб... Если, выгнувшись, явит лихач огнедышащих три головы, - чтобы прыгало сердце не вскачь. Либо вовсе не прыгало бы... Но так не бывает. Бывает не так. Замрёт ретивое - и не отомрёт.
Среди тех, кто не ест и не спит, соревнуясь, дымясь и шипя, я слабею, как в озере кит, повинуясь, томясь, но терпя. И как только всеобщее «за» превратится в зловещее «чу», я отважно закрою глаза - и со всей прямотою смолчу... Что взять с запасного! Какой с него спрос? Как мог - так и прожил. А много ль он мог?
Подо льдом исчезает залив. Сиротеет солёная верфь. Над торосами небо как взрыв и заря как зелёная ветвь. Санта-Клаус трясётся в санях, сувениры бренчат в багаже... И охота начнётся на днях. Или даже в разгаре уже. Но всех не догонят. Догонят не всех. Всего не отнимут. Отнимут не всё.