Умоляю тебя, вернись. Ни о чем не стану просить, слыша шорох отгнивших листьев в тех словах, что смогла наловить (чтобы осень внутри носить).
Если хочешь, мы будем молчать до последнего взвоя ветров: бурелом между нами не нов, буревестникам - неба ль не знать! И за взглядом разверзнется топь, чтоб схватить другой, маковый взгляд. Дождём - опиум в вены - окропишь, в иссушенном, бесслёзном "назад"; разметаешь мне волосы вихрем, оборвешь пряди - кронами в град. Мы, безликие, тускло утихнем в безымянных ста жизнях подряд.
Умоляю тебя, приди. Хоть на жалкие десять минут, расскажи мне, как люди не ждут, и как много их - там, позади. Про ту фею из дивных лесов мифом полночь мою освети; и как щедр в мелководье улов, и как золото с глубей блестит, поделись. Кто успел до меня? - как зовут ее? Взором - ясна? Сколько букв повторяешь со сна, сердце в слабости вновь обвиня?
Как подмигивал бешеный глаз, яркий локон слипался в губах, и как всё черно-белое враз оказалось (настолько пропах ее запахом, что свой потерял!) Покривись, мол со смертью играл, с той выигрывать больше опаски. Щерят дни непросчетный оскал, тут законченность - нЕвидаль сказки.
Умоляю тебя, постой. Не гони меня, сама ж - не держу. По заброшенным рельсам - густой вой ползет, как подавленный жук. Я прошу лишь: со мной помолчи, будто не отсуфлирован в роль. (Ты чуть-чуть притворишься живым, я забуду, как режется вдоль.) "Кто она?" - не так важен вопрос, слишком много ответ сломал. Прогуляемся в ночь на погост, где из сырости кто-то позвал, те, кто - прямо внутри! - умирал много раз, но кровил, не спускал: нас из нас же до пустоши крал.