Комод. Патефонная злая игла. Тифозно-иконная комната. Фуга. Константин Арбенин. *** Комод. Патефонная злая игла. Крыло занавески натянуто туго. Последняя ночь. В полумраке двора - Сиреневый сумрак. Бессонница. Вьюга.
До Баха и Брехта рукою подать, И взятки за счастье не очень-то гладки. Но лишь отвернись - подерутся опять Голодные псы на собачьей площадке...
И ветер в углах, и остывший камин, И полночь такая... Но смотрит с портрета Любимый, которому двести один Страна отмечает сегодняшним летом.
Живущий в квадрате ноль пять на ноль пять, Соавтор и цензор великой эпохи, Он знает, что все повторится опять - От раннего крика до позднего вздоха,
Что выдохнет свечка, и скрипнет кровать, И скажет поэт неразумное что-то, И примутся боги опять обживать Святые места на подземных пустотах.
Заглохнет рояль и замрет патефон, Пойдут в штыковую все иглы и спицы. Бессмысленный час. Несмолкаемый звон. Семнадцатый век. Не пора ли влюбиться?
Но нет, не пора. Он посмотрит в окно, А там зарешеченный снег и пороша. И может, поймет, что любовь - как вино - Чем старше, тем крепче, но зримей и проще.
Пергаментный век. И все так же сильны Фантомные боли исписанных перьев. И кто-то поет, что не будет войны. И боги готовят себе подмастерьев.
Не каждый идущий пройдет по воде. Не каждый посадит вселенское древо. Глядишь, обернется прекрасный Эдем В музей-заповедник Адама и Евы.
Все яблони срубят, сорвут виноград, И змей-искуситель застынет, как камень. Закончится горе. Застроится сад. И жизнь в житие превратится с веками,
Сто лет одиночества, сжатые в пласт - Читай не читай, а прожить не придется. Лишь только сильнее вглядеться в анфас Торшерного неистребимого солнца.
А там, за стеной, говорят на фарси, В речах чередуя одышку с оплошкой. Промозглая полночь. Стоянка такси На блике иглы патефонной дорожки.