Вот ещё ты просишь глоток воды, а вот здесь, гляди, уже завертелось. Чем теперь торгуешь — душой ли, телом? Это вечный цикл для таких, как ты: в ширину раздаётся сперва квартира (где ладонь не вмещалась, будет плато), а потом уже дом, а потом не один, а потом тебе город становится домом, а за ним страна. Ты опять в пути, все твои друзья с тобой незнакомы.
А тебе хорошо, и тебе не страшно (ты не видишь, как я мрачнею лицом); как в колёсико мелкий грызун домашний, попадаешь в чёртово колесо. И уж если страна тебе стала домом — выбирай — не хочу, вот уж где простор; но ты рвёшься в горы — ан нет же: долго, — и влезаешь в свой симулятор гор. Я кричу: колесо тебя перемелет!, в своём крике слыша твой смертный крик, — а душе твоей тесно в бездомном теле; а в душе твоей летний пожар горит. Ты ложишься покорно, как лёг бы хворост, под колёса продажной своей любви.
Поднимаешься к небу — и видишь горы. И тебе недостаточно просто видеть.
И пока я пытаюсь тебя окликнуть, и пока исхожу сумасшедшим криком, у тебя в душе облетают листья. И уже зимой достигаешь пика.
И всё это давно не моя забота, но я всё слежу и храню надежду; а ты видишь горы перед собою — бесконечно далёкие, как и прежде. У тебя есть сотни причин спуститься, у тебя есть счастье и где-то — сын, а ты стоишь и думаешь — стать бы птицей, долетающей в считанные часы. И тогда в душе всё дрожит и тает, и зима раскалывается, отпустив.
И тогда — распрямляешься и взлетаешь. И секунд пятнадцать ещё летишь.
…А потом сидишь у меня на кухне, и опять в глазах никакого страха, И клянёшься — это последний раз, мол, — изнывая от скуки.