Пальцы Юлии почти врезаются в пространство – настолько тонкими и неестественно острыми они кажутся. Хрупкие ребра готовы вырваться из-под кожи, обтянувшей их неумело и небрежно, словно кто-то специально ее растянул как струну по всей длине скелета. Девушка бледна, суха, тонка и слишком жива для таких, как она. Юлия улыбается, а мне кажется, что на меня оскалился дикий зверь. Впрочем, так оно и есть – в бездонных глазах прячется настоящий хищник. Временно обезоруженный, но все же хищник. Мы оба это знаем.
Она садится в кресло напротив меня, небрежно накидывает на себя шаль и смотрит. Изучает, что во мне изменилось с последней встречи. - Ты стал бледнее, док. Тебя морят голодом или решил разделить мою анорексию? - Работы много. Не всегда успеваю перекусить. Не хочешь вернуться в больницу? - Майки, солнышко, ты же знаешь, как на меня действуют все эти капельницы-медики-больнички! Я скорее удавлюсь, чем вернусь обратно. А ваши медсестры! Боже, где вы их набираете? Более мерзких и бестактных барышень в жизни не встречала! - И все же… Ты плохо выглядишь, - я ищу спасительную пачку сигарет в карманах рубашки или хотя бы брюк, потому что дальше говорить будет слишком сложно. Когда пальцы на нее натыкаются, я мысленно торжествую, достаю одну и закуриваю. - Какая отчаянная наглость в моем доме, - улыбается, глядя на уголек. - Юль… Я должен тебе сказать кое-что очень важное.
«Ты скоро умрешь, все твои анализы отвратительны и твоя анорексия на самом деле – онкология». Как такое сказать человеку, которого знаешь с детства? Как такое сказать, черт возьми, почти части себя? Мы познакомились, когда нам было по пять лет. Никогда не забуду ту милую девчушку со странным именем, которая никогда не плакала, падая, разбивая коленки. Она первая подошла ко мне, вручила конфету и объявила, что мы будем дружить. Юлия стала мне как сестра с годами. Мы вместе пошли в школу, постоянно обсуждали свои влюбленности, потом разошлись по разным колледжам, университетам… В итоге она стала известным модельером. Но, как и положено человеку моды, однажды повелась на дурацкую рекламу похудения. Когда переросло в анорексию, было слишком поздно останавливаться. Организм Юлии отвергал все, что ему не нравилось. А не нравилось ему почти все, кроме питья. Я таскал ее по врачам, пытался что-то сделать… Не успел. Она таяла.
- Приговор объявить решил? Майки, милый, я не умру в ближайшие лет десять. - Послушай, - я взял ее за руку, едва не плача. – Послушай, я очень тебя люблю. Ты – часть моей семьи. Ты – часть меня. И… - Я знаю, что ты хочешь сказать. Пожалуйста, не волнуйся. Я сама все прекрасно понимаю. - Прости меня. Просто прости меня. Я должен был заметить раньше, сделать все, чтобы тебя спасти… Слезы сами вырвались из глаз.
Блондинка поднялась и села рядом, осторожно обняв меня за плечи. - Мне тяжело передвигаться. Боли сильнее и сильнее. Я знаю, что ухожу. Прости, что не смогу побывать на твоей свадьбе, родной. Я очень хотела посмотреть, как ты взрослеешь… Но это не страшно. Понимаешь? Вот я умираю и мне не страшно. Ты-то остаешься. Ты должен будешь это принять и перенести, как настоящий мужчина. Пообещай мне, что ты сможешь вынести мой уход. Пообещай, Майки. Ты должен быть сильнее. Я нежно коснулся ее острого колена, боясь движением сломать. - Обещаю. - А теперь иди. И принеси мне в следующий раз вишневый сок. Ладно? Юлия улыбнулась, и, закутавшись в шаль плотнее, поднялась.
С тяжелым сердцем я выходил, а затем стоял у дома, еще долго глядя на ее окна. Может, не стоит уезжать? Остаться! Но ведь она просила… Мне не хотелось уходить, но я все равно вернулся в дом.
Через неделю мне позвонили из больницы и сказали, что Юлия умерла.
А я так и не успел принести ей чертов вишневый сок.