Ой, куда же ты, моё ясно солнышко, да ты куда ж это собралсэ-снарядилсэ, да в каку́ ты да путь-дороженьку, а в непокату, да в неворотя́ту? А я сяду-то к тибе да близёхонько, да скажу тибе да тихохонько: а уж откройся ты, да гробова доска, да размахни-ко ты саваны белые, да открой-ко ты очи ясные, да посмотри-ко кругом, погляди-ко, сколько тут народу-то к тибе съеха́лось: все соседи-то да порядовные, все друзья-то да задушевные. А они пришли к тибе, да приехали, а не на весёло-то с тобой гуляньицо, а на вечно да раставаньицо. А собрались-то твои все доченьки, все белы-ти у нас лебёдушки. А ты не встретишь йих, да не выйдешь, да не откроешь тесовых ворот, да не размахнёшь-то да рук белых, да не накроешь столы-то дубо́вы. Они все-то пришли твои любимы, да все съехались… Ой, дак я не могу подумать… Как мы с тобой их ро́стили, некто нам не помогал, мы всё с тобой одни билися. И домик-то ты построил, теремок-от для йих. А они все выросли, да все поднялисе, да разлетелись по разным сторонушкам, да свили-то свои гнёздышки, и нарожали они деточёк малых. Ох, я не могу подумать. Ой, не могу я подумать. Моё сердце-то на части розрываитсэ, да оно печенями-то тут да запекаитсэ. Ой, на ково ты миня оставил? А я больна, да нездорова, всё сердечушко моё да ослабло. Ой, ты что же это надумал да?.. Как мы будем тут жить да тебя забывати? Ох, ты Васильюшко ты, ой, ты Вася, ты Вася… И ты человек-то был всё будто весёлой да, со всема́ любил пошутить да поговорить. А всё будто не болел некакой, а сам, в одночасьё: подломились тут ноги резвые, дак покатилась с плеч буйна́ голова; ударила, верно, в тибя, громова́ стрела. О-ой, мнеченько да… тошнёхонько… Ой, тошно мне, тошно, тошно. Мне не песни петь, мне надо реветь, и реветь, и реветь…