Мысль теряется сразу за поворотом, Гуинплен уже выглядит не уродом, А угрюмой насмешкой над человеком В назидание всем остальным калекам.
Покидает сцену, прощаясь с залом, Сожалея о том, что не все сказал он, И часы продолжают горланить полночь, И из зала слышится крик: «На помощь!»
В зал вбегает пехота, толкая пушки, Слышны крики: «Автора!» – входит Пушкин, Улыбается, метко стреляет в воздух, В зале снова слышен предсмертный возглас.
Русский гений лихой африканской крови, Оставаясь для многих супер-героем, Так себе стрелком, вообще – поэтом, Покидает сцену под взрывы света.
У него за спиной вырастают крылья, На лице возникает свиное рыло. В это время на сцену вползают змеи, В зале тихо. Все зрители онемели.
Главный змей, ухмыляясь, встает на ноги, Говорит: «Вы слышите, бандерлогоги, Я вчера захватил власть над этим миром, И для вас буду богом, а не кумиром»
В тот момент появляются люди в черном, Пахнет жареным, чтоб не сказать копченым. Когда едет к войскам полевая кухня, Всё Поволжье тогда с голодухи пухнет.
Но войска продолжают копать окопы Под командой прапорщика Прокопа. Он как раз в это время кричит со сцены, Что на нефть и газ вдруг упали цены.
Вся страна замирает при этой мысли, Напрягает мозги, расслабляет мышцы, Словно висельник, дернувшись, затихает, Отмерев, начинает мыслить стихами.
И в окно к нам врываются звуки гетто, А вокруг наступает такое утро, Что мы легкие, словно бы весим нетто, Расставаясь с неким ненужным брутто.
Нам не важно, что говорят со сцены, И не важно, что в зал не достать билетов. Нас уже разглядывают в прицелы И под ребра тычут нам пистолетом.
Дальше – больше. На сцену выходят дети, Пробудившись под радио на рассвете, Маршируют под знаменем невесомым, Исполняя хором марш Мендельсона.
Браво, браво, бис! В такие моменты В зале слышно только аплодисменты, Зал встает, улыбки горят на лицах. Если это сон, то кому он снится?
Тем немногим, кто утром не встал с постели, Кто ни в зуб ногой в театральном деле, У кого ни акций, ни контрибуций, И кому нет дела как там ебутся.
Режиссеры, актеры, оркестр в яме, Как ложатся под землю они слоями. Наплевать, чем закончится эта пьеса, Лишь бы в мире осталось для мира место.
Лишь бы солнце светило, земля – рожала, Лишь бы танки и пушки съедала ржава, Лишь бы дети реже ходили строем И не строили из себя героев.
И рассыплется сон, и рассвет забрезжит, И с небес помашет нам добрый Брежнев, И всё будет в кайф, и всё будет в жилу, И все будут живы, все будут живы.