Одинокая птица над полем кружит. Догоревшее солнце уходит с небес. Если вздыблена шерсть и клыки что ножи - Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока, А не крови, бегущей из порванных жил. Если вздыблена шерсть, если страшен оскал, Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я сидел на цепи и в капкан попадал, Но к ярму привыкать не хотел и не мог. И ошейника нет, чтобы я не сломал, И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул, Забывая, каков над землей небосвод. Там я собственной крови с избытком хлебнул - До чужой лишь потом докатился черед.
Я бояться отвык голубого клинка И стрелы с тетивы за четыре шага. Я боюсь одного - умереть до прыжка, Не услышав, как хрустнет хребет у врага.
Не бывает на свете тропы без конца И следов, что навеки ушли в темноту. И еще не бывает, чтоб я стервеца Не настиг на тропе и не взял на лету.
Вот бы где-нибудь в доме горел огонек, Вот бы кто-нибудь ждал меня там, у двери... Я бы спрятал клыки и улегся у ног. Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно хранил, - и стерег, и берег, Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне... ...Но не ждут, и по-прежнему путь одинок, И охота завыть, вскинув морду к луне.