Здесь жизнь течет, как и текла - без изменений, Углем красотки в зеркалах подводят тени И взявшись под руки, выходят на прогулки, Пустым бульваром огибают переулки.
И в их накрученных головках, словно в сказках, Всплывают милые брюнеты в водолазках, А наяву лишь свист шпаны да лай собаки, Да бесконечные гуляния, да драки.
Под крик старьевщиков: \"Берем!\" старик украдкой Несет старухино тряпье к чумной татарке, Исторговавшись, прячет выручку в подкладку, Браня татарку и предчувствуя разгадку.
Подросток, сизый от прыщей, терзает скрипку На зависть асов-палачей - изящной пыткой, Там, как в аквариумах рыба расторопна, Старухи носом прилипают к потным стеклам.
Там я входил в большую жизнь щенком безродным, Сок сорняком тянул с хрущевских огородов И, как ведется, ненавидел школьный зуммер… Я там весной родился и зимою умер.
Это ли я, проплывающий рыбкой По тихой заводи бывшей хрущевки, В шапке, натянутой словно улыбка Провинциальной актрисы-дешевки,
В полупальто, популярным лишь в Коми, Невероятный, постольку поскольку, Слухи ползут: то ли я в желтом доме За буйный разум, прикрученный к койке,
То ли, на стройке народной дерзая, Шлюхе-кладовщице пел комплименты. Вот и за то ее мужем Мазаем Сечкой капустной зарублен в клозете.
Это ли я, нагло и незаконно, Перемахнул, словно витязь библейский, Из карантина живых, чьи кордоны Крепче пикетов границ всерасейских?