Раскрытый нараспашку дом, где жизнь видна, как на витрине, Где выставляют напоказ хозяйки нижнее белье. То, что под крышей – чердаком должно быть голубиным, То, мне поверьте, не чердак; то – райское жилье.
И он снимает этот Рай за три целковых в месяц. Ах, вы не знаете его; он – истинно святой. Обыкновенный человек давным-давно б повесился, А этот, видите ли, жив и пьет свой кипяток.
Он, без сомнения, – святой, один из той "Вечери". Он носит старенький хитон за сорок два рубля. На переносице – пенсне "а-ля месье Чичерин". Его гнедая борода – не весть в кого "а-ля".
Он регулярно, сделав взнос растрепанной хозяйке, Собачью шапку набекрень, на воротник – кашне, В карманах руки утопив, спускается по шаткой, Прогнившей лестнице во двор. И глядь – его уж нет.
Его боится детвора. Старухи ненавидят. Обидной кличкой "Дуремар" вослед ему шипят. Грозятся в сумасшедший дом заслать за то, что жидик, За то, что гад он и шпион от головы до пят.
Еще за то, что он глухой, за то, что не ответит Такой же бранью им в ответ (и, не дай Бог, грубей), За то, что, голову втянув, утонет на проспекте. Да что там много говорить – за то, что нет слабей.
А там, на улице, мороз в лицо чахоткой лижет. И носовой платок в крови, промакивая рот. Он не понятно чем живет, чем – не понятно – дышит? Одно понятно: жизнь его туберкулез грызет.
Он, только за полночь домой добравшись незаметно, У низкой двери постоит, горбат и невысок. Он снимет шапку и кашне, присев на табуретке, И будет долго наблюдать свой носовой платок.
Лишь о духовном размышлять осталось, ведь жилище – Четыре шага поперек, четыре шага вдоль. Раскольниковский потолок у двери чуть повыше; А лежа на тахте, его заденешь бородой.
И треугольное окно размерами пугает: Увидишь море ржавых крыш да каланчу вдали. На гвоздь подвешенная клеть со старым попугаем, Умеющим твердить одно: "Копейку подари!"...
Он нелюдим. Он по ночам чадит дешевой свечкой. Он изучает потолок со сломанной тахты. И в голубых его глазах печаль не человечья: Вот точно так же смотрят вдаль сиамские коты.
И в голубых его глазах печаль не человечья: Вот так же смотрят на Сиам сиамские коты...