Почти не помню себя, но помню, как виноград покорялся полдню, как обмирали кроны, томился пруд. И как напрыгался я в то лето, пытаясь жердью, добытой где-то, с верхушки снять особенно крупный фрукт. Как высоко надо мной и жердью шаталось то, что считалось твердью, и, расшатавшись, било в колокола... А под пятой, то есть очень близко, земля, имевшая форму диска, напротив, очень ровно себя вела.
В пробелах память, но сквозь пробелы нет-нет и выглянут, еле целы, невесть откуда стрелы в чехле и лук, медвежий клык (сувенир с Камчатки), состав какой-то взрывной взрывчатки, футбол зачем-то на стройплощадке вдруг... Клубилась пыль, рикошетил гравий, бил по мячу расторопный крайний, и те на этих сыпались, как в дыму... В итоге тех побеждали эти, чему и радовались как дети, как будто было радоваться чему.
В провалах память, но и в провалах я различаю мазут на шпалах, одноколейный пригородный разъезд, рябину слева меж ив тщедушных, ложбину справа - и нас, идущих вдоль полотна, враскачку, на норд-норд-вест. Легки подошвы. Среда нейтральна. С произношением всё нормально. За внешний вид - хоть завтра же к орденам. В карманах ветер, в очах отвага. Нас очень много, и вся ватага, не торопясь, идёт по своим делам.
К чему я это? К дождю, конечно. К похолоданью, не ясно нешто? К часам, в которых чижик своё пропел. К очередям в октябре на почте - а там и к заморозкам на почве, а там и к снегу, белому, как пробел... О, завитки на обоях синих! Пустая трата каникул зимних. Тринадцать лет, испарина, ларингит. Пора, когда не маяк, не возглас, а лишь один переходный возраст тебе и чёрный цербер, и верный гид.
В ту пору часто, закрыв учебник, я от амбиций моих ущербных провозглашал решённым вопрос любой. И заключал, что двойного смысла иметь не могут слова и числа, и пребывал отчаянно горд собой. Но проходила неделя, две ли, слова смещались куда хотели, как А и Б, сидевшие на трубе. И числа вновь обретали сложность. И сознавал я свою ничтожность, и изнывал от ненависти к себе...
С собою мне и теперь не слаще, но не о нынешней мгле и чаще веду я речи, не подводя черты. Мосты потом - вколотить бы сваю. Кто мы теперь, я примерно знаю. Мне вот о чём скажи, собеседник, ты. Скажи, разумник, поняв дельфинов, освоив эпос угрюмых финнов, передовых наслушавшись далай-лам, - кто были те, что по шпалам липким до сей поры эшелоном гибким не торопясь идут по своим делам?