Не только мою конкретную цель я понял бы и настиг, но даже и общий замысел от меня бы не увильнул, когда бы я — хоть на миг, хоть сразу же как возник — хоть сколько-нибудь замешкался и мозгами бы шевельнул. Но — кровь, ни с кем не советуясь, размахнулась на долгий круг, стопа, не успев опомниться, изготовилась для шагов. И мне бы сто лет не крюк! Но всё это как-то вдруг, а главное — в высшей степени независимо от мозгов. Потом была биография, вся в затмениях, как на Луне. То насыпь, то котлован, иногда война, но больше возня. Участвовал я в возне — на чёрт знает чьей стороне... И всё это шло и делалось независимо от меня.
Мой век своё отревел, как бык, и сгинул, как мотылёк. И, тоже не от мозгов, я вместе с ним обмяк и померк. И вот уже год как слёг. Но выдержал полный срок. И почестям соответствовал, и газетчиков не отверг. Со вспышкой, сказали, снимем тебя, вставай, ветеран, с одра. Пойдёшь на ура на полосу, где кроссворд и хоккей на льду. Снимайте, сказал, с утра. С утра сойду на ура. А после обеда — это уже я вряд ли куда сойду... Кто хочет, потом лепи персонажу маузер на стегно, цепляй типажу медаль о двух сторонах на седую грудь. Но лет ему — сто одно. И ест он одно пшено. И всё это отношения не имеет ко мне ничуть.
И если ему, оставленному по выслуге без врагов, на каждом углу мерещится Пентагон, или Бундесвер, то это не от мозгов, нисколько не от мозгов, а только, в известной степени, от давления атмосфер. Они, атмосферы, давят себе, не глядя — в чью пользу счёт. А сборная из последних своих пыхтит лошадиных сил. Клюка мимо шайбы бьёт, медпомощь бежит на лёд, а лёд — уже год как тронулся. В смысле — двинулся и уплыл. Сперва завалился в сточные катакомбы кусками он, затем через фильтры вылился — любо-дорого, аш-два-о — и дальше на волю, вон, туда же, куда уклон, и даже, в какой-то степени, независимо от того.