Блаженны духом нищие, но праведны скоты, молчащие о том, что совершили. Да видит Бог: он сроду не боялся темноты, и до начала предпоследней мили ему была приятна эта ночь, бесстыдно флиртовавшая с судьбою - приятных чувств не в силах превозмочь, он часть её унёс с собою.
А ночь роняла на поля озон, когда он улетал за горизонт.
По рейсовым квитанциям оплачены счета, диспетчер в ожиданьи истомился, а он не волновался, не боялся ни черта, и предпоследней мили не страшился. Не хлопотал о льготах для сирот, и потому не обьявляли поиск, и в этот непредвиденный полёт он улетал, не беспокоясь.
А ночь всё знала, но молчала зло, и все молились, чтоб не занесло.
Молитвы даром плетены - смеялась ночь потом и метки в чёрной книге расставляла, и он не виноват, что оказался под крестом, но виновата ночь - она же знала! На предпоследней миле он завяз, и по жестокой внутренней команде подумал, как потом любой из нас, подумал он - о контрабанде.
А ночь плевать хотела на вопрос, о том, что ж он такое не довёз.
Он мужем был неверным, но хорошим был отцом, он не любил, когда над ним шутили, он был немного снобом и немного подлецом, но только лишь до предпоследней мили. И не жене - другой он был верней. Ко мне перед отлётом повернулся, сказал: "Я расскажу тебе о ней, когда вернусь". Он не вернулся.
А ночь роняла звёзды на поля, и вздрагивала трепетно земля.
Остаточным мгновениям моя хвала и честь, и судорогам славу допою я. Не надо счастья, благ, любви, а надо только сесть, не вынося, не зная, не рискуя. Но - колом вниз, и там последний знак взбесившейся истерики мотора... Служители, закутанные в мрак, уносят прочь тореадора.
А ночь цвела, раскинув звёздный храм и не придав значенья смутным снам.