Год шёл две тысячи тринадцатый к концу, была битком московская подземка. От трёх вокзалов я в Черёмушки домой по ветке красной ехал по прямой. Там, в Черёмушках, не ждал меня, не чаял свой когда-то дом с двором — когда-то общим, чьих сегодняшних гримас я не пойму, и где не только я не ведом никому, но даже дворник, когда-то внятный персонаж, теперь бесцветный. Знаком не всем, кто ежечасно задает ему несметный объём работ.
Хоть круглый год мети, повсюду мусор, сор, а к рождеству подавно: вдвое, втрое. Хлам, ветошь, пепел, всякий жмых и прочий прах со всех сторон, не только от нерях. Днём и ночью прах летит, ползёт, струится с крыш, из люков, из щелей — и форточек. Он шуршит, сбиваясь в частую пыльцу, и шепчет мне, когда-то честному жильцу: \"Катапультируй себя отсюда! Видишь сам: крещендо, престо, растёт завал. Однажды ты с ведерком шасть, а нету места, чтоб дальше класть.
Сам-то, допустим, я отвлечься предпочту, чем дикарей бранить единокровных. Вежды захлопну, придержу родной язык, но жаль, что, дворник, ты не автор книг. Мог бы, дворник, ты, как я, по меньшей мере, раз в квартал сменить квартал — Москва большая. Взять тайм-аут, снять коттедж на Хорошёвском на шоссе и там сложить о нас эссе. Но для того ли уже и так, считай, навек бежал поспешно в столицу ты от захолустья своего. Да нет, конечно, не для того.
По ветхой ветке прямо к дому ехал я, душа была полна, как в том романсе. Важный мерещился рубеж, хотелось петь, не глядя вспять, загадывая впредь. Был согласен я, едва вернутся будни, встать с зарёю и шагнуть — навстречу ей. В бой, в отрыв, на космодром, на референдум, через грязь, опять увязнуть не боясь. А после, после на полдороге руки врозь и очи долу... Увяз, увяз. Налипла крепко — не отмыть. Я ехал к дому, хотелось выть.
Из глубины поднявшись, парк пересеку. Зима не в счет: тепло — ни льда, ни снега. Ёлки, метёлки, ясли, буйволы, волхвы... Вместить Москву не хватит головы. Груб дикарь, зато нутром, допустим, чуток. Дважды два, допустим, пять — шесть, семь, восемь... Не без умысла объедки напоказ кладёт жилец — он обнадёживает нас: \"Привет, приматы! Смотрите, вот лежит отход. Он мой, он крупный, его масштаб под стать доходу моему.\" И запах трупный присущ ему.
Год шёл две тысячи тринадцатый долой, уже рвались в Черёмушках петарды. Дворник вокруг себя глядел из-подо лба, моргая оком тёмным, как судьба.