Молился я, бредя по стерне пустынной, я к собственному мужеству шёл с повинной, я нёс, взвалив на плечи, грехов палитру, и больше ничего, и шептал молитву, о том, о чём бы каждый молиться смог.
О гордости ума, доброте сердечной, о радости пусть ложной, но только вечной, просил в своей молитве я чуть слышно, а небо было холодно и недвижно, и мой нетвёрдый голос звенел и креп.
Но вот мою молитву услышал ветер и тихим завыванием ей ответил, и где-то шевельнулись лесные кроны, и эхом вдруг откликнулись гор короны, и нехотя прислушались небеса.
Земля заволновалась ложбинкой каждой, пески затрепетали, томясь от жажды, моря зарокотали, боясь взбурлиться, и вот уж целый хор из зверья и птицы наивную молитву за мной читал.
Я шёл, молясь и зная, что всё напрасно, что мне и снисхожденья-то просить опасно, поскольку я, Иуда, не верил в Бога - но пела подо мною моя дорога, и такт ей отбивали мои шаги.
Но вот моей молитве и боги вняли, и тоже взволновались и шум подняли, и двери распахнули в свой парламент, и даже развернули чудной орнамент мудрёных гороскопов людских судеб.
И смысл бытия мне слегка открылся, и понял я, что многого не добился, и понял я, что путь мой тернист и труден... Но как моей молитве не вняли люди - я этого осмыслить никак не мог.
Но продолжал идти сквозь года и горы, дыханием пути надрывая горло, вдыхая воздух огненных суховеев, а холод всё сгущался, мечты развеяв. Я чувствовал, что голос мой слаб и стынет - но продолжал молиться среди пустыни, и ветры иссушали мою гортань...