Не надо было думать, что само растает наважденье к лету, что призрак этот канет в лету сам без помощи властей. Вот если бы, едва пришёл он к нам, его мы посадили в клетку, тогда бы ни скандала, ни страстей.
А нынче впору в область почту слать, явился, мол, пришелец нервный, которому не то что "Руки вверх!", но скажешь только "Эй!", и он уже шумит, как море, а море миру недруг верный, и призрак тоже недруг, знать бы чей.
Хотя бы знать, умён ли, глуп ли он, повадлив на какие плутни, Из тех ли он, бразды при ком не взрой и сотки не засей. Кто наши все початки прекратит, отменит черенки и клубни, вкушай потом объедки, латки шей.
Пытались проходимца лестью взять, мол, очень ты шумишь искусно. Надеялись, размякнет недруг, но сказали только "Эй!", и он уже молчит, как камень, а камню никогда не грустно, ему заботы нет ни до кого, его пренебреженье таково, его предупрежденье грозово, не надо было думать, что само.
А надо было белый, что ли, флаг пошить из лоскутов и латок, послать уведомленье в область, пусть готовят толмачей. Одеться максимально скромно, остаться без щитов, не в латах, забыть на время злость и доблесть и кинуться пришельцу в ноги.
Сказать ему, что самый острый меч повинной головы не рубит, мол, если мы не правы, что ж, казни, но лучше пожалей. А он опять шумит, как море, а море никого не любит, а море не жалеет никого уже по той причине, что оно море.