Ой, да что ж это такое неумелое житьё! Это горе вековое не твоё и не моё, это наше и не наше - эта кража, этот срам. Ты - невыпитая чаша, то ли яд, то ли бальзам.
Этим горестным союзом сбит порядок, смят уклад. То ли мы мешаем узам, то ли узы нам вредят. То ли муж - дурак, сановник - всё же понял, что и как, то ли я - чудак, любовник - слишком искренний чудак.
Ты не выдержишь - умрёшь ты, дале некуда играть. Он ведь спросит: что, мол, врёшь-то? И не сможешь ты соврать. А доносчик - паж из свиты - улыбнётся, скажет лишь, что враньём мы все покрыты, не соврёшь - не совратишь.
Ни при чём тут, знаешь, узы, слишком мним их горький дым. Это нам мешают музы, или мы мешаем им. Чашу кто-нибудь пригубит, в ней окажется вино. Чудаков нигде не любят, дураков везде полно.
Будет всё, как ты захочешь, будет тяжко - быть тому, но судьбу, что ты мне прочишь, я, должно быть, не приму. Ты останешься при муже, это каторга, пусть так, но чудак, ей-Богу, хуже, много хуже, чем дурак.
Шлейф подымут и разгладят, слёзы вытрут, грех скостят, музу накрепко отвадят, узы заново срастят. И, ступая этой твердью, расцветёт судьба твоя. А умрёшь ты странной смертью. В тот же час, когда и я.