Почти на склоне, так сказать, двумя ногами стоя, всё пробую опять понять, зачем и кто я.
Цитату знал со школьных лет: «Ты сер, а я, приятель, сед». Глубин не видел в изреченьи, и только постарев, извлёк значенье.
Доселе верил я непрочно, что не каждый брату брат, что никаких среда и почва нам гарантий не сулят. Что где мозги у одного, там у другого кепка. И много я ещё чего теперь усвоил крепко.
Готов покаяться, но надо ли? Виноват, мол, недопонимал, что с четырёх подняться на две — это целый церемониал, что никуда СССР не делся, будь спокоен, и что приятель сер, поскольку так устроен.
Что если вылез он во власть, уже не в силах он не красть, но в том, что я и он едины, никто не убедит мои седины.
Иссяк во мне иносказатель — без кавычек режу в лоб. Уж там приятель — не приятель, а в анкетах — не поклёп. И год, и город, и квартал — всё сходится, досадно. Как будто сам я подверстал, нарочно, чтоб наглядно.
Мол, кабы кто-то не из местных, неизвестных правил и манер, а тут земляк — тебе ровесник, одноклассник, тоже пионер. Но шли за парту и в отряд не по своей мы воле, и я не виноват, что с ним учился в школе.
А он и в школе был непрост — давал помалу деньги в рост. Кто недовыплатит проценты, тех можно вербовать потом в агенты.
Мелькает сверстник на экранах, рядом кодла в унисон. Подумать могут в честных странах, что и все мы тут, как он. Что лишь тому, как делать вред, моё училось детство, и главный был у нас предмет — основы людоедства.
Меж тем ни с боку, ни с подкладки я не с ним, не рядом и не тут. Не те поступки, врозь повадки, а покупки прямо вопиют. Вчера, устав глядеть в экран, купил я книжку Брема, прочёл про обезьян, и прояснилась тема.
А он в расчёте на респект купил Кутузовский проспект. Кто не почувствует респекта, тех можно выселять потом с проспекта.
Уже на случай прекословий между массой и Москвой ровесник держит наготове флот воздушный и морской. Не то в расчёте припугнуть ограбленную массу, не то в расчёте ушмыгнуть, забрав с собой всю кассу.
А мне в каком хотите флоте предлагайте — я не побегу. Одна болтанка, что в полёте, что в каюте, что на берегу. При всех режимах, там и сям, в черёд за их заслуги, даются племенам невзгоды и недуги.
То адский зной, то зверский дождь, то смертный бой, то мерзкий вождь, но огрести всё это вместе и сразу на века — не много ль чести?
А вам, красавица, давно я, уж не помню, в чей режим, предрёк согласие со мною, раз уж мы принадлежим к похожим почвам, да, увы, зато не к разным видам. Чуть что, не выдадите вы, и я, чуть что, не выдам.
Вы отмахнулись: «Несерьёзно». И напрасно — я ведь не шутил, что с вами нам держаться розно, право слово, я бы запретил. Мы хлеб и хлопоты делить сумели бы успешно, и даже может быть, что до поры безгрешно.
Но, если в некий час и год, помимо хлеба и хлопот, разделим мы ещё и ложе, то вот моя рука и сердце тоже.