В апреле, да, но был этот весь сыр-бор не первого, а второго. И прямо сидел кассир и глядел в упор, но он не узнал Быстрова. Узнаешь тут, когда в потолок палят, пугают огнём и дымом, и в пятнах на злоумышленнике бушлат, и шапка-ушанка дыбом.
С пальбой Быстров, положим, пересолил, но взял-таки куш, затейник. И вышел цел — не вывели, полон сил и с полной ушанкой денег. И лишь тогда, а вовсе не до того, не загодя, не в начале напали скорбь и оторопь на него. Но не на того напали!
Теперь он знал, что зло иногда не зло, а только такое слово. Что сбросит он камуфляж, освежит чело, и мы не найдём Быстрова. Что с космосом и с собою разлад уже его не гнетёт, не бесит. Вся тяжесть лишь в оболочке, а не в душе: душа ничего не весит.
Неясно, как в итоге взбрело ему (такому теперь иному) свернуть, пусть не к реке, но некоему, действительно, водоёму. Плохой свидетель — лодочник-инвалид, под сорок, уже в маразме, Ни на одном наречии не говорит, по-португальски разве.
Насчёт лекарств и якобы в пузырьках, дающих свободу гранул. Положим, был пузырёк, но без ярлыка, и тоже как в воду канул. Пока спасибо сыщикам и на том, что, денно трудясь и нощно, нашли тот самый, кажется, водоём. Или такой же точно.