Есть на планете город Питер, он поделён на острова. Будь в алфавите больше литер, я бы сложил из них слова. Склеил бы опус я и даже целый бы эпос развернул. Благо недавно в Эрмитаже я вдохновенье почерпнул.
Вздумалось вдруг в ненастье мне зайти в Эрмитаж. Взял и зашёл. А на стене висит персонаж, малозаметный глазу ярких между личин, Но среди прочих сразу я его отличил.
Щёки и лоб его багровы, силы он полон и огня. В цирке он мог бы гнуть подковы и багроветь, подковы гня. Стать бы он дельный мог сановник, важно смотрелся бы в седле, был бы в пехоте он полковник и канонир на корабле.
Мог бы он всё на свете -- вон какой габарит! Плохо, что на портрете он сидит и молчит. Ибо герой без жеста схож неведомо с чем. Повесть моя ни с места. Что ж, пойду и поем.
Неповторим и одинаков, город шумит, течёт Нева. Жаль, в алфавите мало знаков, я бы сложил из них слова. Я разместил бы всё по полкам, распределил бы мишуру. Но персонажу, вой хоть волком, дела никак не подберу.
Время летит. Бумага терпит. Кто виноват? В Питере шум и влага, Эрмитаж нарасхват. В зале, привычным фоном став, красуется холст. И персонаж на оном брав, беспечен и толст.
Уж с тополей, дубов и буков жёлтая падает листва. Нет в алфавите нужных букв, чтобы сложить из них слова. Способа нет добиться толка от персонажа моего. Всё потому, что был он только лодырь и больше ничего.
Да, никаких не делал дел он, я узнавал. Целую жизнь пил-ел он, пел он и танцевал, но на холсте прекрасном всплыл из небытия, хоть и гулякой праздным был, как Моцарт и я.
Перья долой, подать фужеры, фрукты и музыку сюда! Будем бездельничать, моншеры, будем лениться, господа! Но, несмотря на нашу леность, много веков пускай подряд ценят потомки нашу ценность и с замиранием хранят.
Организуя стаи, пусть повсюду не раз правнуки наши наизусть цитируют нас. И над рекой Невою масс народных толпа пусть вознесёт главою нас превыше столпа.