Я очень ясно вижу, я чувствую нутром, Как с нею по Парижу мы запросто рванем. А также мне сдается, что, глядючи на нас, От зависти загнется весь ихний Монпарнас.
Хоть справа глянь, хоть слева - один сплошной плезир. Она ж чиста, как Ева, прохладна, как пломбир. И вся одета в смелых таких полутонах, А я при этом в белых штиблетах и штанах.
И если, скажем, будет тяжелым мой карман, Тогда мы с ней, как люди, зайдем в кафе-шантан. Купив, совсем случайно фиалковый букет, Найдем черезвычайно отдельный кабинет.
Допустим, предположим, а вдруг, а может быть, Что там как раз мы сможем себя уединить. По глянцевому краю, шурша, пройдет игла, И тут же заиграет пластинка из угла.
Одну из тех мелодий, что так приятны нам, Чего-нибудь навроде "тирья-тирья-тирьям". Потянет, одурманит под аккомпанемент, И вот, глядишь, настанет решительный момент.
Но, может, и случится, чего я так боюсь: Внезапно омрачится наш радужный союз, Красоток всего мира единая черта - Попрет из-под плезира рязанская туфта.
И вдруг она как ахнет: "Ах нет, ах нет, ах нет! Понюхайте, как пахнет фиалковый букет!" Подскочит, отвернется - по-своему права. И мне уже придется подыскивать слова.
Потом-то все, наверно, окончится "о'кей"! Но сколько ж надо нервов! У нас и то ловчей. До боли мне знакома вся эта благодать. Опять же, будь я дома, я знал бы, что сказать.
У нас бы я не стал бы терзать мадмуазель. "Подумаешь, - сказал бы, - какая цитадель!" Сказал бы, мол не жалко! Возьмите ваш платок! Но это ж парижанка! а Запад - не Восток.
Кругом - одни загадки, того гляди - сгоришь. Поэтому, ребятки, не еду я в Париж! Пою красивым басом и дергаю струну, Все крепче с каждым часом любя свою страну.
Хожу по Конотопу среди родимых стен И не стремлюсь в Европу. На кой она мне хрен! Хоть губы ваши жарки, спокоен я вполне. Прощайте, парижанки, скучайте обо мне.