Чепуха. Чепуха. Говорю тебе, всё чепуха. И Ньютон чепуха. И законы его чепуха. Я сперва возражал, сомневался: а вдруг да не этак. Но потом возмужал и нашёл, что таки чепуха.
Я вперёд поглядел. Увидал впереди горизонт. И назад повернул. Но и там полыхал горизонт. Повезло, но потом. Повезло, повезло, да не очень. Я словарь языка развернул, но и там горизонт.
Мы с тобой мотыльки. Мы всё время ползли не туда. Я-то знал, я не полз. Я и всем говорил: не туда. Мы никто, мы нигде. Мы с обеих сторон горизонта. Мы туда повернём, где окажется, что не туда.
Ну и что? Мотыльки. Говорю тебе, всё чепуха. И Нью-Йорк чепуха. То есть нет, всё же не чепуха. Небеса ни при чём. Не тужи ни о чём, молодая, ни с того ни с сего упадая на ложе греха.
Мотыльки пропадут. Но не мы же с тобой пропадём. Это пусть мотыльки пропадают, а мы подождём, глядя, как сталактит истекает горючей слезою, а под ним сталагмит вырастает своим чередом. А если облако похоже на танк, значит, ему положено так. И если жиже стала снежная гладь, лыжи пора менять.
Да что там! Вот есть у меня знакомый. Здравый, толковый. Всех трезвей. И, к слову сказать, не особо смелый. Но, что с ним ни делай, любит змей. Бывало, неделю бредёт песками, лишь мотыльками себя кормя, чтобы змею потрогать руками. Всеми руками. Четырьмя.