Чепуха, чепуха, говорю тебе - все чепуха. И Ньютон - чепуха, и законы его - чепуха. Я сперва возражал, сомневался: "А вдруг да не этак?" - но потом возмужал и нашел, что таки чепуха.
Я вперед поглядел, увидал впереди горизонт. И назад повернул, но и там полыхал горизонт. Повезло, но потом повезло, повезло да не очень: я словарь языка развернул, но и там горизонт.
Мы с тобой мотыльки, мы все время ползли не туда. Я-то знал, я не полз, я и всем говорил: "не туда". Мы никто, мы нигде, мы с обеих сторон горизонта. Мы туда повернем, где окажется, что не туда.
Ну и что мотыльки? - говорю тебе, - все чепуха. И Нью-Йорк - чепуха, то есть нет, все же не чепуха. Небеса ни при чем, не тужи ни о чем, молодая, ни с того ни с сего упадая на ложе греха.
Мотыльки пропадут, но не мы же с тобой пропадем. Это пусть мотыльки пропадают, а мы подождем, глядя, как сталактит истекает горючей слезою, а под ним сталагмит вырастает своим чередом.
А если облако похоже на танк, значит, ему положено так. И если жиже стала снежная гладь, лыжи пора менять.
Да что там, вот есть у меня знакомый здравый, толковый, всех трезвей, и, к слову сказать, не особо смелый, но, что с ним не делай, любит змей. Бывало, неделю бредет песками, лишь мотыльками себя кормя, Чтобы змею потрогать руками, всеми руками... четырьмя.