На пустынной площади, что для нас словно пастбище для овец, загребая одним усталым чугунный воздух слепого утра, над вратами с такой же тяжестью, что и воздух, и двух колец созерцая союз, и живя только семечек постной сутрой (чужестранность сего продиктована рифмой, сие есть соль стихотворных строк, ибо первой искрой сверкает твёрдость или мягкость всех сшитых рифм, обращая в бездонный ноль непосредственно смысл, остальное и вовсе стёрлось под блокадою их, даже я – зная кто, как не Бог, им хранимых строк сочетанья узрел, и нам дал этот дар, для своих одичалых служек, приоткрыв ясный путь в виде чистых дней и слепых дорог – осознал звук свинцовых слов в ореоле лёгких цезурных дужек), то ныряя вниз, где чужие псы разбивают сад из остатков их скудной пищи, то взлетая вверх – сколько можно всего одним одолеть пространства – возле лба мертвеца, не боясь его, на одной ноге, словно принц и нищий, (голубь – принц, очевидно) и плавая, прыгая в ниточках быстрых танца от фонтана, он (зная всех, кто стар и уныл в веках, всех вокруг весёлых) выбирает тех, кто на первый взгляд не являет крест, что несёт, наружу, по пути домой (что твой первый дом? голубиный рай, в городах и сёлах, средь прохлад камней и в песках гробниц египтян царей, и в свирепых стужах – да позвольте ж! дом! – прекратил считать, развивая мысль, однокрылым – горе!, позабытым, спетым, с одной стезёй (но живой и злой) – ты держись поближе к огонькам-огням, и к дающим хлеб, и стихи и чай, а дающих – море, только рано здесь, не успел принять, позабыл слова, и се аз погиб же) в свой конечный рай, коридор, кровать, в совокупность дел, атомарных смыслов, он им платит дань в виде взгляда вдаль, уходящих прочь провожая спины – однокрылый бог, идол сам себе, золотой телец, запряжённый в мысли, их благословит, проследив весь путь, пока люди с плеч их кресты не скинут в тишине квартир.
Что же божий друг, голубь-кармелит, безызвестный пастырь? Всё пасёт стихи, отбирая сор, отрезая мрак с веток строф и главок. Изначальный слог, звук и букв скелет, Моисеев ритм, пятикнижный пластырь, и т.д. и проч., око пирамид, и метафор взрыв – его главный навык. Перьев теплота – птичий серый мех – оградит его от холодных взглядов, он пойдёт в обход, подберёт свой хлеб возле всех могил без имён и цифр, он уснёт внутри позабытых ям – или для людей, или после кладов не зарытых. Прах, суета сует! И только гулкий стих как предсонный шифр
Ночи, птица! С тобою мы уплывём в конце с одного причала друг за другом в ряд, и один покроет нас тьмы венец. Мой прекрасный друг, однокрылый голубь, начнём с начала на пустынной площади, что для нас словно пастбище для овец.