Урсула Ле Гуин - Почему американцы (да и не только) боятся драконов
Меня часто просят: «Расскажите что-нибудь о фэнтези»... Один мой друг в ответ на подобную просьбу сказал: «Хорошо. Я расскажу вам нечто фантастическое. Десять лет назад я пришел в читальный зал библиотеки такого-то города и попросил „Хоббита“. Библиотекарша ответила: „Мы держим эту книгу только во взрослом зале, поскольку не считаем, что эскапизм хорош для детей“. Мы с другом и посмеялись, и содрогнулись, и совместно пришли к выводу, что за последние десять лет многое изменилось. Такого рода нравственную цензуру сейчас в детских библиотеках встретишь редко. Hо если детские библиотеки стали оазисами в пустыне, то это еще не означает, что сама пустыня исчезла. Все еще есть люди, разделяющие точку зрения этой библиотекарши, простодушно выразившей глубоко укорененное в американском характере нравственное неодобрение фантазии, неодобрение столь мощное и зачастую столь агрессивное, что причиной и основой его можно считать только страх. Итак: почему же американцы боятся драконов? Прежде, чем пытаться ответить на вопрос, следует заметить, что драконов боятся не только американцы. Подозреваю: почти все народы, обладающие высокоразвитыми технологиями, в той или иной степени настроены против фэнтези. В некоторых национальных литературах, как и в нашей, в последние несколько столетий нет традиции взрослой фэнтези — например, во французской. Hо в немецкой литературе много фэнтези, как и в английской. В Англии ее любят, и там она лучше, чем где-либо еще. Поэтому страх перед драконами не просто западный или технологический феномен. Hо мне бы не хотелось вдаваться в серьезные исторические проблемы; я собираюсь говорить о современных американцах, о единственном народе, знакомом мне настолько, чтобы размышлть о нем. Задавшись вопросом, почему американцы боятся драконов, я начала понимать, что очень многие настроены не только против фэнтези, но и вообще против художественной литературы. У нас традиция рассматривать любые плоды творческого воображени либо как нечто подозрительное, либо как нечто недостойное. „Романы читает моя жена. У меня нет на это времени“. „Подростком читал эту научно-фантастическую чепуху, но сейчас, конечно, в руки не возьму“. „Сказки — это для детей. Я живу в реальном мире“. Кто так говорит? Кто отвергает „Войну и мир“, „Машину времени“, „Сон в летнюю ночь“ столь решительно и самоуверенно? Боюсь, что это „простой человек“, трудолюбивый тридцати-сорокалетний американец — основа и опора нашей страны. Такое полное отрицание художественной литературы связано с несколькими присущими американцам чертами: нашим пуританством, нашей трудовой этикой, нашей склонностью искать во всем выгоду и даже сексуальными нравами. „Война и мир“ или „Властелин колец“ читают не ради конкретной пользы, а ради удовольствия. А если полагать это чтением в целях „образования“ или „самоусовершенствования“, то в пуританской системе ценностей его нельзя расценить иначе, как потакание своим желаниям или эскапизм. „Ради удовольствия“ — для пуританина это не ценность, а напротив, грех. Равным образом в системе ценностей дельцов, если действие не приносит немедленной, ощутимой выгоды, ему вообще нет оправдания. Получается, что единственно, кому извинительно читать Толстого или Толкина, это учителю английского, поскольку ему за это платят. Hо наш делец может позволить себе прочитать время от времени бестселлер — не потому, что книга ему нравится, но из-за того, что она бестселлер, что означает успех, то есть деньги. Для подверженного своеобразной мистике разума менялы это оправдывает существование книги, а читая бестселлер, он может в какойто мере разделять власть и силу успеха. Кстати, что это, если не магия? Последний компонент, сексуальный, более сложен. Hадеюсь, меня не сочтут сексисткой, если я скажу, что в нашей культуре, по моему мнению, отрицательное отношение к художественной литературе характерно в основном для мужчин. Американские мальчики и мужчины, как правило, вынуждены подчеркивать свою мужественность, отказываясь от некоторых черт, от некоторых человеческих благ и возможностей, которые наша культура определяет как „женские“ или детские».