Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно. Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас - я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус - это я. Мещанство - мой доносчик и судья. Я за решеткой. Я попал в кольцо. Затравленный, оплёванный, оболганный. И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется - я мальчик в Белостоке. Кровь льётся, растекаясь по полам. Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам. Я, сапогом отброшенный, бессильный. Напрасно я погромщиков молю. Под гогот: "Бей жидов, спасай Россию!"- лабазник избивает мать мою.
О, русский мой народ! - Я знаю - ты По сущности интернационален. Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали. Я знаю доброту твоей земли. Как подло, что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя "Союзом русского народа"!
Мне кажется - я - это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле. И я люблю. И мне не надо фраз. Но надо, чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть, обонять! Нельзя нам листьев и нельзя нам неба. Но можно очень много - это нежно друг друга в тёмной комнате обнять. Сюда идут? Не бойся - это гулы самой весны - она сюда идёт. Иди ко мне. Дай мне скорее губы. Ломают дверь? Нет - это ледоход ...
Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно, по-судейски. Здесь молча всё здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею. И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребённых. Я - каждый здесь расстрелянный старик. Я - каждый здесь расстрелянный ребёнок. Ничто во мне про это не забудет! "Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!