Я ждала эту осень больше, чем прошлую весну, Мечтая, что кто-то будет гладить мои волосы, пока не усну. А теперь - привет, октябрь, ты горячо целуешь мои ладони, Я бы из них отхлебнула твоей неистовой боли, Твоей безграничной/бескрайней/вселенской грусти, Я бы выпила все до дна, да ты внутрь не пустишь.
Мне не снять своих кед на твоем пороге, Не услышать твоих размышлений о Питере, Моцарте, Боге, Не посидеть на кухне с кружкой горячего крепкого кофе. Зато у меня есть подъезд, сигареты, внутренний морфий, Что растекается по венам с каждым сокращением сердца.
Я словно пыталась убедить иноверца, Что его истина оказалась ложью и пустой оболочкой, Что каждая жизнь непременно окончится точкой - Неоспоримой, безапелляционной, критичной, А он смотрел на меня так скептично И молился Шиве. Я падала на пол в душевном порыве, На колени, на локти, ниц, Как пепел сожженных книжных страниц, Пыталась доказать уникальность своей влюбленности, Ругала себя/его, стряхивая пепел, и на скорости Объясняла, что никто/никого/никогда так, как я, Не будет боготворить,так жадно любя Каждый сантиметр вымученного/выдуманного тела. "Леди, вы пьяны, уходите, мне нет дела До ваших проблем и детских обид"- бросил мне он в лицо, пока я умоляла навзрыд Оставить мне хоть каплю того, что зовется жизнью, Того, чем являются порывы угасающей мысли.
Старец, докурив, оставил меня на твоем пороге Размышлять одной о Питере, Моцарте, Боге. Выходя, не споткнись и не забудь выключить свет, А я уж принесла свой священный обет.