Словно якорь, словно груз, Я свою оставлю грусть В мокрой трещинке рябого тротуара. Как окурок, как бычок. И, не помня ни о чём, прогуляюсь по Москве, как в фильме старом.
И тянется сквозь трешинку, где моя тоска, одуванчик к вещему небу, как рука. И, когда черёмуха над её окном расцветёт, мне олуху будет всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, эй...
Буду кушать крем-брюле в гулкой зелени аллей. Я буду пялистя на церкви и вокзалы. А потом, попав под дождь, буду знать что ты (меня) не ждёшь. И не буду помнить, то, что ты сказала.
И тянется сквозь трешинку, где моя тоска, одуванчик к вещему небу, как рука. И, когда черёмуха над её окном расцветёт, мне олуху будет всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, эй...
А потом с картошкой фри я выпью пива банки три. Я позвоню тебе, и тоном, полным меди, расскажу, что я устал, и пошлю тебя во все места, а потом меня троллейбус переедет.
И тянется сквозь трешинку, где моя тоска, одуванчик к вещему небу, как рука. И, когда черёмуха над её окном расцветёт, мне олуху будет всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, эй...