в голове моей поло, дом напротив плюёт подоконники Я орудую краном и газ распускаю по голой ободранной комнате за закрытые веки он не проберется, как слезы и сумерки а мне, знаешь, как плетью что даже не надо писать, мол, забудь о них ты то вряд ли их помнишь, а мне в память забились проклятые лучики глаз. и теперь не до солнечных, даже на миг не до солнечных вот оно , здравствуй моё единение с газом. моё распрощание с разумом если белый потух, то уже никому не получится вычислить краски Я в кипящее масло давно опустила бы голову просто так как болезнь и зараза пульсируешь спазмами около горла хаа. на меня палит глазом пустым пистолета моё одиночество , темной сетчаткой , настолько в упор, что беги не беги не спасаешься так-то
накрыло, как одеялом и не тянет оголять спину, там и умрёт моё море, край, под метановым слоем дар оголенных конфорок, вам
Я писала в надежде разбить себя в тонне слогов и пергаментных стопок но меня ноги несли выйти вон напрямую с седьмого в предутренний холод а внизу копошились размеренно люди никто не увидел бы шага. тут и дело не в страхе, и даже не в тысяче мной сочиненных каракуль как вино настоялись , и выросли телом Ваши лучшие строки встали стеной. и меня отогнали от так лицемерно взывающих окон. пять утра. горизонт опоясался розово-синим, краски пестрили, и в этом моменте Я Вас навсегда... Я Вас навсегда полюбила, Марина.
накрыло, как одеялом и не тянет оголять спину, там не услышат мой голос Я ожила и проснулась так вы спасли моё море вам моё главное соло