Он суёт ей руки под платье бесцеремонно, и она горит для него феерверком в ноябрьской слякоти крыш. Он давно позабыл, что значит быть юным и до мозга костей влюблённым. Сгребает её, беззащитную, маленькую, в охапку, и в ухо ей шелестом ветра: "Ты мой малыш". У него к ней, знаешь, такая осенняя нежность, холод жестких ладоней и голод по птичьим её, тонокостным запястьям. Он всё ждал. Вот, появится, та, что в конце-то концов не одно только тело тронет, а нарвался, гляди-ка, на это вот робкое, полудетское счастье. Ему стыдно, он прячет такое что-то за этой playboy-улыбкой, настоящее, нежное, словно к подобранному среди зимы котёнку... Её мнит то последней любовью, то просто нелепой судьбы ошибкой, видит в ней то Лилит, то простого запутавшегося ребёнка. Утром, когда она тёплым носом тычется в плечи, он обнимает её, не глядя, и думает о другой, той, которая не любила. Вспоминает банальную фразу, что милосердное время летит и лечит. Лишь болит внутри так, словно кто-то связал в чёртов Горидев узел жилы. Он не любит её ни смешным оленёнком ни мудрой прекрасной девой: Ей не стать такой, чтоб ему залечить эти шрамы и стылые злые раны. Где тягаться девчонке со Снежною, мать её так, Королевой? Разве, что в сказке, но и он ведь не Кай, просто мальчик больной и странный. Она чует в нём нежность, а видит, как прячет глаза от неё, и холод пробирается ей под свитер и трогает между лопаток кожу. И, ещё, она чует по той, неизвестной и не забытой, извечный голод. Опускает при нём ресницы и держит себя за плечи от горестных мыслей ёжась. А бывает и так, что он обнимает её ночами, прижимаясь, и ластится так, будто кот к хозяйке. И тогда она ходит неделями глупо, назло нелюбви и невере в себя, улыбаясь, спит одна в его старой, тайком унесённой из дому майке. С ним она Королева, Джульетта, русалка и грёбанная Жар-птица. Засыпать рядом с ним - как по радуге, да босиком, улыбаясь небу. Они держатся за руки, шутят, молчат и гуляют ночами, когда не спится. И, как дети, уже ожидают, колючего, свежего, вечно волшебного первого снега. У неё к нему - вера, по-детски наивная, вечная, страшная вера, из таких, что наружу сердце, если, вдруг, отобрать, да пустить погулять в одиночку. Не история, право, у них, а пьеса в стиле Шекспира, а, может, Мольера...
Ну а дальше-то что? Да откуда мне знать? Видишь, в тексте стоит три точки...