И грустный диагноз, увы, окончателен – Болезни, и возраст, и все – к одному… И он умирал на широкой кровати, И внучку прощаться водили к нему. Его подсознания пропасти темные Тянули к себе, не давали дышать. Он двигал руками, артритом сведенными Он что-то искал и не мог отыскать.
Копался в бумагах неверными пальцами И номер какой-то пытался набрать… Он двадцать лет жил до реабилитации, А после нее он прожил всего пять… И двери с печатями веяли холодом, И вот уже вычеркнут очередной. Он видел, как падали гордые головы И чью-то вину все искал за собой.
Что нищими жили, что спали несытыми, Да бог с ним, ведь он не сидел в лагерях. Он просто на собственной шкуре испытывал, Что значит слепой и беспочвенный страх. Портрет, перевязанный траурной лентой, И в ватном молчанье родные стоят. А он все в бреду собирал документы, А он все доказывал – не виноват.