Дождь. Мелкий долгий дождь Уводит за собой, зовёт куда-то. Душа за ним хлюпает подошвой, И бьют в набат над головою чёрных туч раскаты.
Густая сырость врезалась в лицо. Куражит ветер крышами бумажными. В бурых лужах кровь от листьев мертвецов. И я один из них, один из тех опавших.
Разверзнут свод рукой непостижимой! Гляди, как он прекрасен, прощальный луч! Полнеба залито огнём неудержимым. Божественный закат из алых туч.
И бури шум - предвестник стуж. Деревья голые заголосили разом. Их стоны - стоны тысяч душ. О том, как холодно поют единым гласом.
Сливаясь с вьюгой, я един и с ними. И так же гол и нищ и принят ими. Порывом, словно молотом в самом себе расколот, Беспомощен и скован, и только вечный холод...
Я вижу каждый день, как бродит словно тень Один блондин, не молодой, не старый. В лучах заката он один, всегда один. Застрявший в паутине своего кошмара,
Когда всё мнится безнадёжным и пустым, И что другим дано, ему не по заслугам. Когда калейдоскоп ошибок тешится над ним, Поступки крутит все его по кругу.
Что мне за дело до него? К чему такие жесты? А может мысленно готов его примерить место... Желая лучше стать, и не желая быть собой самим, Я был мечтателем, а стал себе чужим…
А снег всё шёл и падал, зависал в кружении. И было что-то близкое мне в его падении. Как вещее знамение, проклятье одиночества, И кажется в смятении, что никогда не кончится.
И что-то изменить уже ничто не может. О, если бы я мог, я бы вылез вон из кожи! Но чёрной меткой чёрный рок у самых ног, И червь тишины ставит рот на замок.
Глупое нечто, смотрящее точно в душу, Бес, без спроса войти норовящий, Тарабанит в мысли навязчиво, дышит в уши, В углах шуршит, угнетает изящно.
Я тенями избит безоружными, В битве за сердце мое безударное. Я лежу бездыханно и слушаю, Как на смерть бьются в сердце монах с варваром.
Лишь стемнеет - крадется иной: С головой поглотил меня тайный ночной Необузданный, мерзкий, грязный порок, И смеётся всю ночь надо мной.
А за ним в утешенье является мне Божие чудо в несбыточном сне, Чтоб напомнить опять о не смытой вине. И сцена немая дрожит в тишине.
Где на праздник в твой дом приведён Был угрюм, отрешён, нелюдим и смущён, Обречён. Дикий стыд, неуклюжий испуг Обнажали мой тяжкий недуг.
Мрак отчаяния, призраком в душу проникший, Словно тысячу лет, безутешно погибший, Во внешней блуждал темноте, в пустоте, И не мог прикоснуться к мечте.
Ты как будто хотела понять, Почему, отчего так сильна эта тьма, Сделать шаг, тихой поступью что-то начать, Что дальше не зная сама.
Пожалеть или даже спасти! И я должен позволить войти. Как нежно встречали родные глаза, А в глазах блестела святая слеза.
Прижимался к ладони твоей Будто в самый последний из всех моих дней. И не знал, что быть может на свете теплей... Я проснулся от боли в темнице своей.
Сон-палач! Сколько мук! Для чего?! Был так ясен, так жив этот сон! Мира не было мне без него, Не дает мне покоя и он!
И я укроюсь вуалью печали, Холодом вечным стану, лучом прощальным. Я верю жизни вслух, но смерти верю тайно, О чёрной красоте погибели шепча,
В уютной темноте кромешной, в тишине ночной, И думу думаю неспешно о душе больной. Там где-то в углу тихо светит огонь мой. А много ли света дать может свеча?