Знаю, тишь и покой - прародители местных холмов, стал бессменным монархом помазанник божий - ветрище. Свист проходит сквозь уши и мозг - охладевший и нищий, многократно забывший язык в дескриптивном алмо1. По утрам здесь безжизненно-тяжко колышется тень прошлогодних хвощей, заплетавших прибрежье в гробницы. Ивы пали под грубым бурьяном, вдоль - дымом клубится приозёрный туман. Цапля сжала тритона в пинцет. Сердце сжалось от воплей тритона в космическом макро. По наушникам в жёлтой траве семенят муравьи. Сколько этим холмам не рассказывай, не говори - что вино в пёстрых венах течёт в направлении Акры, что дороже ковров анемоны - колючий рапан, жадно режущий ноги бегущей по самому краю... Муравьи-гастрабайтеры чувствуют нежного Брайна2... Вниз бежит по холмам глупый май - обнажён, конопат, нагоняя пасущихся коз - белоснежное стадо, полногрудою вскормлен весною, взлелеян в лугах. Ветер звонко трубит на просторе из тысячи га, а в низинах озёра дрожат голубым мармеладом. Да и мне среди ветрениц ёжится в детской мечте - наконец-то успеть ухватить невесомого змея, он однажды взлетел и исчез за эфирным мгновеньем, за иллюзией вечной стены из грехов-кирпичей.