Ты вот, знаешь, там вечно где-то, остаёшься не холодом на коленях. Вечером тяжело отсылать сообщения, да и меньше пакеты. Я обесцветил эмоции временем, они превратились в ветер. Который в метро, когда приходит твоя электричка, я нажимаю на стоп, Сколько их тысяч, черных и мелких, мне вряд ли все сосчитать. Лето лепит дорогу где-то, там где не пройдёт мой февраль. Я перед весной, после осени, опускаются плавно листы на воде, Когда спросишь в гости меня, жди день, я приеду на следующий. Чтобы быть не в планах, чистую самую выкину фразу, Скорчу лица выражение не актёрское, мне не плохо живётся, Только без спазмов, сердце кровью налитое, на бумагу слепо положено. Ты вот, как в руке поместилась, мне мало имени, и чувства через пунктиры, Вышло так, что когда ты спать ложилась, я просыпался пустым, без псевдонима, просто Никитой. Хоть ходи за тобой, всё равно не догонишь, До дрожи, до крошек, любить можно ведь, Это агония двух сердце брошенных не в то время, Чтобы дать свет, тем кому нужно гореть. Мимо... Все мимо... И я не он. И ты не ты. Так сложилось, что забыть это не получилось, Просто тянутся дни и жди, не жди, всё равно наедине не один. Не надо речи про коконы, так сложно всё, скомкано острым конусом на языке, Хочется сказать что-то особенное, а получается бред про любовь. Это действительно мило в ноль ноль. И только. Дальше новое солнце. И тысячи мимо стихов.
перебои тусклых ламп в вагонах метро и моя агония. но бит не бинт, извини, и все равно больно укладывается вечер на тонкие плечи улицы, истерика фар, и слова, словно вырванные наспех листы, летят и летят по ветру из красивого рта, да вот только, ты только, подожди, стой же, выслушай, но ты снова по барам, один, а вокруг все такие счастливые, парами, бёдрами, граммами, травой и драмом, перебоями тусклых ламп, все достало, транскрипция транса и руки поранены, об холодные ребра ванны, никого не осталось, кто бы понял, поднял, да просто напоил и обнял, увез подальше от мраморного города, неизумрудного питера, где так трудно быть мне железной, взвинченной утром без крепкого кофе, и пальцы, разучились уже в такт с твоими, и в каждом имени, в каждой странице невыносимое, прижимаюсь к чужой рубашке, но каждую ночь вспоминаю квартиру на окраине купчино, где было так страшно даже просто разойтись на пять минут в комнату и на кухню, где вместе готовили первый ужин, и мир берегли ото всех свой, и было хорошо так, без этих текстов, стихов, распоротых на аорте, так и было, так и любили - нежно, тихо, чтобы никто не слышал, кроме нас двоих. но раздавлены в хлам запястья, и точки почему-то в начале, без голода горя,не трогай меня, не трогай, не кричала, не била, кусала лишь губы красивые свои тихо, причины, причалы длинные. но вечер ложится ровно, и тлеет телефон молчанием,словно захлебнувшийся позвоночники, каблуки, дороги разбитые, перерезанное в горле "ты", в центре пусто, дворцовка тихая, как вода, передайте связным, что больше нет связи, нет связок, нетуда, бессмысленно узелки на память и что-то менять, говорю о тебе пунктирами, предлогами, суффиксами бессильными, минивэны вен сталкиваются в одну огромную катастрофу, во мне не остается ни одного живого чувства, боль двух лет укладывается в одну строфу, перебои, ты слышишь, как я загибаюсь тут со своими стихами, с кем-то еще в чужой рубашке, загибаюсь под музыку нашего, а ты по барам с руками под платьем чьим-то, цветным, узким,и на этих руках не затянулись наши царапины, она спит рядом, а ты нет, грустно около батареи,куришь, и голубые глаза ее в память впиваются и можно меня не помнить уже, но, я знаю, не будет хуже. но я умираю где-то в сердечной мыщце, затихаю музыкой из машин, в толпах и тысячах твоих милых девочек, в улыбке всех встречающих и невстреченных, минуты на мьюте, я устала и стала последними дрожащими переходами не трогай меня, не трогай. не о любви сказка, о нулевом балансе,о невыносимости двух п