Отчего бы нам с тобой не улететь в ту далёкую, где птицы да теплынь, чтоб валяться и в небо глядеть? Там растёт лебеда да полынь.
Ла-ла-ла... (Эта песенка ночная так стара) Ла-ла-ла... (бородавки и морщины у неё) Ла-ла-ла... (в ней от времени потрескались слова) Ла-ла-ла... (мы не верим ей, но поём)
Лебедёнок, да мы же болим! Не по нашим сердцам валидол, лебеда моя да полынь — либидо моё, либидо!
Тебе больно, значит снова я жив, значит песенка снова жива — нашей плоти солёный мотив и объятий густая трава.
Мы же баба да мужик, ты да я, наши души оголим, чтоб потом не разобрать, где своя — ой, любимая, да мы же горим!
Мы спалим кучу нашего тряпья — будет нечего поутру надеть. Я кричу, оттого что опять одеяло мешает лететь.
Ночь наставит синяков под глаза, а будильник-дурачок — шесть часов! Чтоб гореть так гореть до конца, я подброшу берёзовых слов.
Мы с тобою догорим, догорим, синим дымом да подальше от людей, где растёт лебеда да полынь, чтоб валяться и в небо глядеть.
А лучи — по стене, по стене, значит снова пора уезжать. На помятой траве-простыне наших тел головёшки лежат, наших тел головёшки лежат...
Отчего бы нам с тобой не улететь в ту далёкую, где птицы да теплынь, чтоб валяться и в небо глядеть? Там растёт лебеда да полынь.