Я знаю женщину: молчанье, Усталость горькая от слов, Живет в таинственном мерцаньи Ее расширенных зрачков.
Ее душа открыта жадно Лишь тонкой музыке стиха, Пред жизнью дальней и отрадной Высокомерна и глуха.
Неслышный и неторопливый, Так странно плавен шаг ее, Нельзя назвать ее красивой, Но в ней все счастие мое.
Когда я жажду своеволий И смел, и горд – я к ней спешу Учиться мудрой сладкой боли В ее истоме и бреду.
Она светла в часы томлений И держит молнии в руке, И четки сны ее, как тени На райском огненном песке.
Читает Алексей Емельянов
Из сборника «Чужое небо» (1912). Стихотворение было отмечено В. Ходасевичем как одно из лучших в «Чужом небе». По мнению Э. Ф.Голлербаха, стихотворение превосходит своим лиризмом более совершенное по форме стихотворение «Из логова змиева…»: «…если продолжать сравнения в терминах изобразительного искусства, (стихотворение. — Ред.) похоже на мягкую, туманную пастель, где конкретные черты тонут в зыбкой \"каррьеровской дымке\"». В. В. Тимофеева считает характерной особенностью стихотворения присутствие «живого и сильного чувства», по ее мнению, достаточно редкого у Гумилева. А. И. Павловский подчеркивает соответствие образного ряда стихотворения характеру ахматовской лирики, где «взрыв, катастрофа, момент неимоверного напряжения двух противоборствующих сил, сошедшихся в роковом поединке, но зато (…) это (…) грозовое облако, мечущее громы и молнии, возникает перед нашими глазами во всей своей устрашающей красоте и могуществе, в (…) ослепительной игре небесного света (…) Недаром в одном из посвященных ей стихотворений Ахматова изображена с молниями в руке». «…Гумилев воссоздал не только духовную красоту, но и страстность характера Анны Ахматовой», — писал по поводу того же образа В. В. Дементьев. Р. Эшельман охарактеризовал стихотворение как одно из наиболее удачных аллегорических произведений «высокого стиля», отвечающее гумилевскому призыву к «прекрасной трудности» (Гумилев использует катахретические тропы и парадоксальные формулировки, строя трудно понятные серии образов и описаний с запутанными, сложными периодами), В загадочном образе, обозначенном как «Она», Эшельман выделяет три ипостаси. Эмблема героини — «молнии в руке» — ведет к мифологическому образу греческой богини Афины, часто изображавшейся со стрелой в виде молнии. Соответствуют этому мифологическому образу и такие приметы, как ее глаза, ассоциирующиеся с глазами совы (сова — атрибут Афины); медная музыка — с Афиной, богиней музыки, в том числе военной; эмоциональный холод — с девственностью богини. В дополнение к гипотезе Эшельмана можно добавить, что с молнией в руке изображали Кибелу — в одеянии жрицы мистерий. Второй план стихотворения связан с реальным прототипом — Анной Ахматовой, чей портрет и характер также узнаются в образных деталях. Наконец, «Она» изображает общую категорию женщин, в представлении Гумилева отличающихся холодом и склонностью к отвержению, а также неутоленностью в любви. Отсюда сложность художественной структуры произведения, которая последовательно расслаивается из монистической универсальной категории на три фигуры (Афина, Ахматова, героиня), разрушает романтическую традицию XIX в. и, используя архаическую ямбическую метрику, «перепрыгивает» в XVIII в. к жанру оды, ассоциирующейся с высоким стилем. В то же время Гумилев обращается к традиции Бодлера, и это стихотворение воспринимается как эхо «Аллегории» из «Цветов зла». Исследуя ритмическую организацию и звукозапись стихотворения «Она», Эшельман показывает, как торжествует один из основных принципов Гумилева — возвышенное преодоление разобщенности цельностью.