Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря, дорогой, уважаемый, милая, но не важно даже кто, ибо черт лица, говоря откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но и ничей верный друг вас приветствует с одного из пяти континентов, держащегося на ковбоях. Я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих. Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне, в городке, занесенном снегом по ручку двери, извиваясь ночью на простыне, как не сказано ниже, по крайней мере, я взбиваю подушку мычащим \"ты\", за горами, которым конца и края, в темноте всем телом твои черты как безумное зеркало повторяя. Больше не избавить от холода чувств, как не избавится от холода остывшего чая. Не избавиться от мыслей грустных, и крича, я хотел дать тебе сигнал к радости, дорогая. Пройдёт эта пора с треском. Наступит другая. Растает лёд в глазах. Наружу выйдут слёзы, а упадут снежинки. Эти румяны на щеках твоих подарены морозом. Время протекает... Меняются только расположения предметов в нашем пространстве, а мы остаёмся в этом вечном пьянстве друг по другу. По сотому кругу станция этого \"мартабря\" пролетает сквозь взгляд. И пусть эта привязанность - яд или наркотик... Стабильность в днях перед новым притоком мобильности. Жаль, но нам не встретить вместе лицо старости. Синяки по телу распространяются с силой ветреной скорости. И пусть инъекция боли внутривенная прошла вдоль кости под занавесом памяти. - Не останется ничего иного, кроме как пальцы холодные на руках скрестить И об искренности просить... Ниоткуда с любовью. Надцатого мартабря... Пусть время пролетает вдоль глаз за зря, Я буду звать тебя \"дорогая\", \"милая\", Хоть и пропали из памяти частицы черт твоего лица. Нарисуй на небе созвездие плачущего младенца... А я пока соберу осколки сердца в рванное полотенце.