Понимаешь, это только карниз, это только оцинкованный край, за которым настоящая жизнь, за которым обетованный рай. Только вот, уже ступив на порог, и в отчаяньи пустив в синеву остающиеся стрелы, стрелок не решается порвать тетиву.
Тянем время (Лотерейный билет!), и течёт неторопливая речь по прошествии веков или лет бестолково-обязательных встреч. Нам, конечно, не заснуть до утра (Говори хоть что-нибудь, говори). Нас по-прежнему венчает хандра розоватой оплеухой зари. Всё тревожнее. Уснув за столом, опасаешься проснуться немым, и пульсирует под левым крылом гуттаперчевый осколок зимы. И поэтому при полной луне тяжело, и в то же время легко, мы контужены на этой войне, а до пенсии ещё далеко. Дорогие! Нам ещё повезло: каждый сам себе и равновелик – проигравшие свои Ватерлоо, потерявшие своих Эвридик.
Подчистую заметёт листопад наш некстати затянувшийся блиц, и какой-нибудь пропащий солдат просигналит Вам огнём из бойниц. Пограничники невидимых черт! Партизаны необъятных отчизн! Вас тревога отпускает на смерть, а меня не отпускает на жизнь. Но, пытаясь не сорваться на крик, всё безудержней (зови – не зови), я ладони опускаю в родник разрешающей сомненья любви.