Вид Греческой, Петровской, Полицейской Довольно милый, но не европейский, Хоть на погосте европейских самых Вероисповеданий мертвецы, В театре итальянские певцы И кружева голландские на дамах. Мерцают платья, шитые в Париже, Где действует какое-то метро, И мягкому немецкому шевро Легко бежать по чернозёмной жиже. – Прелестницы давно минувших лет, Вас принял всех весьма далёкий брег: Все пристают, и вы к нему пристали. Однако, где же “прошлогодний снег” Как сказывал один француз, поэт? Но вы его, пожалуй, не читали. Вам нравились гуляния в саду, Букеты, смех, шампанское во льду, Далёкие от вечного искусства, Далёкие, быть может, от всего, Живое вы предпочитали чувство Живому описанию его. Вы верили в слепую веру страсти – Сейчас… вот-вот взмахнёт рукой маэстро, Медь запоёт военного оркестра, И больше нет ни неба, ни земли, И в сладком вальсе мысли потекли, Куда? зачем? Ах, боже, что за счастье! Но жизнь идёт. По пробуждение скором Являет очевидность вашим взорам Большой лопух под низеньким забором И воробьёв, дерущихся в пыли, В чём тоже есть своё очарованье. Уже и тени длинные легли, Шуршат шаги, гремят аплодисменты. Какие остроумные студенты, А гимназистки – нежные, как лани… Вечерний сад, дыханье ветерка, В глазах детей – довольство и тоска. А в галерее сгубленных сердец Старушка за раскладкою пасьянса, Телеграфист, жестокого романса Поклонник и отчаянный певец, Типичная девица из отпетых, Поэт из тех, кто вечно при поэтах, Ледащий хлопец с клячей в поводу И прочие, которые в саду.
2.06.83
2. СЕРЕДИНА ЛЕТА
Под окнами пивной, при общем оживленье, Возводят балаган на множество персон, Где будет цирк давать все лето представленье, Чтоб вызвать в городской культуре оживленье, И выход чувствам дать, и мыслям направленье, Внушив им, так сказать, искусства сладкий сон.
Внутри пивной сидит в пространных размышленьях Мосье Гапоненко, известный театрал, Который, говорят, когда-то сам играл, А может быть и нет – но точно состоял С актрисами в определенных отношеньях. Спросите местных львов, и вам ответят так: Мосье Гапоненко? – он тертая собака, Вы видели, как он разделывает рака, Как кушает его? И что такое рак?
Вы задали вопрос, так приготовьтесь слушать, В том, что я вам скажу, большая правда есть,– Рак, это вам не гусь. Гуся возможно есть, Тогда как рака лишь благоговейно кушать. Да грех и поминать каких-то там гусей – В любые времена и на любом обеде, Пока скрипят миры на остриях осей, Поверьте знатоку, рак – это Моисей, Могучий патриарх всея вселенской снеди.
Поверьте едоку, пока кружат миры, Пока не канули в густую бездну мрака, Возможные сорта возможнейшей икры, Бараны, индюки, вальдшнепы, осетры – Всего лишь рой теней в сиянье вечном рака. От имени его исходит благодать, Рождает вид его в груди большие чувства. Когда вы не поэт, вам рака не понять, Мосье ж Гапоненко – он человек искусства. Вглядитесь пристальней в невозмутимый лик Презревшего тщету страдальцев и маньяков, И как по-вашему, что делает старик? Вы думаете, спит? Он ждет горячих раков!
И зрелище, тотчас явившееся мне, Я б не посмел назвать иначе как судьбою: Восходит человек при общей тишине, Весьма огромный таз неся перед собою. Пылает медный таз, над ним клубится мгла, И эта мгла красна и устрашает многих. Когда же мощная гора членистоногих На стол среди пивной обрушена была – Фундамент задрожал, и будто бы в грозу По залу пронеслись громовые раскаты... Тут все попадали, смятением объяты, – Лишь он один сидел и смахивал слезу.
Мы пива напились и шли навеселе, И царствовал покой на море и на суше, Пока небесный Рак простые наши души По должности варил в весьма большом котле. Стремилась ласточка в густую синеву, Собака от жары скрывалась под крылечком,