Вам где-то по тридцать, тебе с хвостиком, ей – без хвостика. Вы вместе два года и уже плохо помните как были порознь. Но последние пару месяцев она все больше по парикмахерским, а ты норовишь возвращаться так, чтобы поменьше сталкиваться.
И как то случилось, что она перестала спать у тебя на плече; а ты от этого стал чаще помнить, что у тебя всего-то рюкзак вещей, что пройти и собрать их по комнатам займет не более, чем минут двадцать, еще минуту - кинуть ключи на зеркало, выйти и больше не появляться.
На то полигамность, чтобы двадцать минут и два года были сопоставимы. Чтоб рано или поздно наступал это чертов момент когда как ни выпендрись - все мимо. Если даже вы оба ангелы, между вами появляется еще одно одеяло, она обнимает его ногами и не просыпается, когда ты ложишься рядом.
А потом ты видишь ее на кухне, родную, в твоем халате и тапках, подходишь обнять и вдруг понимаешь, что сегодня ее уже кто-то трахал: вот так держал за волосы сзади и драл, радостно и бесстыже И от этого у тебя мороз по коже такой, что, кажется, сейчас закричишь, не выдержишь.
И не выдерживаешь, конечно: орешь, что убьешь обоих, что она, сукаблять-сукаблять, в душу тебе плюнула и все такое. И вот тут и понимаешь, что быть нынешним в разы хуже, чем бывшим. Это из-за них потом вычеркивают подружек из записных книжек, красятся как ядерная война, татуируются, хлобучат прически, что-то отчаянно покупают, начинают учить, например, японский, звонят ему заполночь на городской, голой и пьяной из ванны, и если трубку берет жена, получается отличная фига в кармане.
А нынешний - вот он, мелкий буржуй – мелким буржуем. И все-то пожары мировые уже без него раздуты, а Памелы Андерсон и Сабрины уже кем-то встречены, потому он с тобой и редко трезвый в пятницу вечером.
Так проходят два года, двадцать минут и одна минута. Ты - у ее подъезда, рюкзак у ног, она - на кухне заметает куски посуды. Оба стараетесь думать, что найдете других, вроде как вон их сколько. И трогаете безымянные пальцы, на которые так и не надели кольца.