Это была наша с Танькой общая любовь. Одна, огромная, на двоих. Как небо. То самое, в которое мы прыгали. 70% Танькина и 30% - моя. Он не был идеальным. Да что там, он был далеко не идеальным. Мог прийти и сожрать последнюю конфету в коробке, обещая, что привезет нам сто таких коробок из отпуска дома. Совсем как Карлсон. Мог ныть, что устал от всех и хочет обратно на войну. Там ему было проще, понятнее. Мог быть капризным, дерзким, вредным. Но мы обожали его, как никого другого. Потому что только он мог сто лет трястись с нами в автобусе по пути на одно из московских кладбищ, а потом еще сто лет рыскать под дождем в поисках одной конкретной могилы одного конкретного известного брито-россиянина и шутить (!). (указывая на надгробие руководителю цирка, памятник выполнен в виде животного): - Тюлень, тюлень! Нет, глядите! Они похоронили тюленя!!! (глядя на памятник певцу в виде ступенек, ведущих на сцену): - Это что, мемориал лестнице? Нет, ну вы вообще чудаки.. То тюленя похоронят, то лестницу! Потому что только он писал официальные письма весело. Потому что только ему четырехлетняя девочка, наша общая знакомая, захотела нарисовать открытку на прощание. Старательно вырисовывая аляповатые цветы, больше похожие на арбузы на палках, она объяснила удивленным родителям внезапный порыв гуманизма и креативности так: «Я его люблю. С ним я чувствовала себя в безопасности». Потому что только он не считал, что мы с Т. больные на всю голову, когда мы решили прыгать, и потому один из первых звонков уже там, на земле, после высоты, был именно ему: «We’ve done it!!!! Holy shit, it’s fucking crazy cool!!!!!!!» Сам он прыгал с парашютом больше ста раз. Потому что он всегда находил нужные слова, мог обнять, когда все внутри просто раскалывалось, и, укалывая щетиной, убеждать, что все пройдет. Потому что только он мог, уезжая навсегда, когда все вокруг рыдали, как будто опять дефолт, пошутить, глядя на номер такси (666): «Нет, ну вы это видели? Они прислали за мной машину из ада». Как потом сказала Танька, у него еще и гейт в аэропорту был 13, к тому же. Потому что он был такой невероятно живой, настоящий и искренний, что когда появлялся – все менялось. А менять своим появлением обстановку – это талант. Может, поэтому нам так страшно было его отпускать? Потому что таких больше нет. Ну, вот чтоб настолько? - Что ты ревешь-то? – сказал он на прощание Таньке, которая не выдержала и поехала провожать его в Домодедово. – Я забуду тебя прям сейчас. Как тебя зовут, девочка? Хотя нет, я пока что помню, как тебя зовут… Вот поможешь мне сейчас багаж до ленты донести – и забуду. Потому что он уехал – и стало пусто.