«Оно посвящено уже покойному английскому профессору богословия Доналду Николлу, с которым мы подружились, когда я жила в Англии: по приглашению университета я там была гостящим преподающим поэтом. И Доналд занимался все последние годы историей церкви в России в двадцатом веке и написал книгу “Триумфы духа в России” двадцатого века. Имея в виду под этими триумфами как раз не то, что обычно имеется в виду в миру (“триумф” — “победитель”), — он написал о тех, кого уничтожили, о тех, кто не отреклись: в том, что они не отреклись, когда это было предельно трудно, он и видел триумфы духа. Это было для меня уроком: его любовь, его почтение к нашей истории двадцатого века, — потому что я скорее склонна была всегда видеть ее как историю позора, предательства, такого общенародного отступничества. Он не располагал большими материалами, он никогда не был в России, у него не было доступа к архивам: он брал материалы из того, что уже было опубликовано, но его так поражали эти отдельные судьбы, что он говорил, что нескольких таких мучеников для прославления народа более чем достаточно».
ПИСЬМО
To: Professor Donald Nicholl ‘Rostherne’, Common Lane, Cheshire, UK
Здесь, где Вы так и не побывали, Доналд, в этой стране, которую Вы так любили и от которой у нас ноет уже не сердце, а что-то попроще, в нашей невыносимой стране я вспоминаю Ваш дом на Общей Лужайке, простой и достойный дом рабочего человека и Дороти с чаем на подносе и светлую Вашу кончину.
Святая Русь, Вы говорили, Китежский град, где Преподобный делит хлеб с медведем, где пасхальный Серафим говорит: Здравствуй, радость моя! и от его улыбки загорается звездами дневное небо, где каторжные молятся за своих конвойных...
Теперь, быть может, они Вас встречают, Доналд: как же они не встретят того, кто так им поверил, Серафим и Преподобный и те, с Колымы и Магадана, чьи имена неизвестны и чьи лица, как Вы говорили, сложатся в лик Святого Духа.
Доналд, сердце мое жестоко, как земля, по которой прокатили тяжелые танки, если что на такой взойдет, то не скоро, лет через двести.
Ваши слова о том, что всё устремляется к неотвратимому миру, как река к океану, что всё изменится и простится, впадая в общую неизмеримую воду, в бездну милосердия, о которой мы знаем, –
Ваши слова не проникнут в него глубоко. Убитой земле нечем принять и выхаживать семя.
Вот некрасивое страданье, о котором Вы спрашивали меня с прямотой человека, привыкшего молиться. Не зло, не обида, Доналд, это всё довольно легко проходит...
Но здесь нашей поздней ненастной осенью, исполненной жалости и согласья, безумной жалости и безумного согласья, я вспоминаю Вас и на другом языке Вашим голосом произносимое слышу о пасхальном Серафиме, о Преподобном и его медведе, о соловецкой молитве, о шумящей, как северное море, бездне милосердия.