На дворике чёрном ни брата, ни суки, ни малых щенят и ни пьяного друга, и где я, и где я, мой чёртик из воска? Вот так я взрослею, тяжёлый подросток, и мне это просто, и мне это просто.
И так мне не спится, что в доме напротив всем снятся кошмары, и вот все выходят в трусах и халатах, и чайники хором им вот что выводят: "Так надо, так надо для вашего блага, для вашего блага".
И все достают из семейного склепа почётные грамоты — признак мещанства, сжигают, и пламя до самого неба, и дворик несчастный в трусах и халатах, вот странный субботник для странного блага.
И думает дворик, стакан под настойку, копчёный и сальный, как тленны дипломы, мои и не только, а пламя до неба так близко от дома, от чёрствого хлеба, трусов и халатов, семейного склепа,
от жизни моей, где зевают до рвоты на дворике чёрном и ходят на танцы, и хочет другого от этого кто-то бухой и учёный и слушает Брамса, и как это странно, а в новом пространстве,
а в новом пространстве не принято песен. И это — не песня — потоки сознанья, этюд о мещанстве, о чайниках ночью о шёпоте "Где я", простом и не новом, и как я взрослею, и как мне хреново
от странного блага для тех, кому тридцать, кого Кустурица преследует фильмом о том, как бывает, как тлеет бумага, как всё это тлеет, и как убивает
жара из стакана, как плавится камень и чёртик из воска, и как я взрослею, тяжёлый подросток, и как это странно, и как это просто, и как это просто.