Я не искал в цветущие мгновенья Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз, Но в декабре торжественного бденья Воспоминанья мучат нас. И в декабре семнадцатого года Все потеряли мы, любя; Один ограблен волею народа, Другой ограбил сам себя... Когда-нибудь в столице шалой На скифском празднике, на берегу Невы При звуках омерзительного бала Сорвут платок с прекрасной головы. Но, если жизнь - необходимость бреда И корабельный лес - высокие дома, - Я полюбил тебя, безрукая победа И зачумленная зима. На площади с броневиками Я вижу человека - он Волков горящими пугает головнями: Свобода, равенство, закон. Больная, тихая Кассандра, Я больше не могу - зачем Сияло солнце Александра, Сто лет тому назад сияло всем?
От этого человека-одиночки, оказавшегося среди волков, тянется ниточка к тому знаменитому стихотворению 1931 года, в котором появляется «век-волкодав» и дважды повторяется признание: «Но не волк я по крови своей».
Ритмически выделенные Мандельштамом слова «свобода» и «закон» побуждают вспомнить о пушкинской оде «Вольность», написанной в 1817 году. Не удивительно, что уже в следующей строфе упоминается «солнце Александра», то есть Пушкина, великого предшественника. Стихотворение Мандельштама профетическое; в нем предугадано и будущее той, к кому оно обращено, — Ахматовой-Кассандры. В последней строфе стихотворения — предвидение тех событий, что придется претерпеть Ахматовой: запрет на печатание ее стихов, череду арестов ее сына Льва Гумилева, оскорбления и унижения — вплоть до постановления ЦК КПСС от 14 августа 1946 года и доклада члена Политбюро Жданова. Последняя строфа стихотворения — намек на судьбу пророчицы Кассандры: изнасилованная после взятия Трои греческими солдатами, она была отправлена в рабство в Микены и в конце концов убита. Поругание Кассандры символизирует для Мандельштама варварское посягательство новых скифов на искусство и красоту.
Ахматова, как она понимала себя сама, действительно близка к образу Кассандры - троянской прорицательницы, дочери Приама. Первым такое сходство отразил в стихотворении 1917 года Осип Мандельштам, но образ Кассандры как вестницы несчастья был близок Ахматовой. Ещё в письме Штейну от 2 февраля 1907 г. Аня Горенко писала о себе: "Я убила душу свою, и глаза мои созданы для слез, как говорит Иоланта. Или помните вещую Кассандру. Я одной гранью души примыкаю к темному образу этой великой в своем страдании пророчицы. Но до величия мне далеко". Уже в 1910-х, что отразилось в её стихотворении 1915 года «Нет, царевич, я не та…». Действительно, многие строки Ахматовой выглядят пророческими, например знаменитое стихотворение 1914 года «Уединение» («Так много камней брошено в меня…»), написанное за 32 года до Постановления ЦК и «Клевета» (1922), написанная за год до начала негласного запрета на появление стихов Ахматовой в печати.
В первую революционную зиму Ахматова станет для Мандельштама важнейшей собеседницей. Акмеистическое чувство близости друг к другу («мы»), возникшее в 1912–1913 годах, возобновляется и переходит в осознание их общей судьбы; их поэтическая солидарность и дружба крепнут. Как раз в 1917 году Ахматова выпускает свой третий поэтический сборник «Белая стая».