И была у мальчика дудка на шее, а в кармане – ложка, на цепочке – кружка, и была у мальчика подружка на шее – Анька-хипушка. Мальчик жил-поживал, ничего не значил и подружку целовал, а когда уставал – Аньку с шеи снимал и на дудке фигачил...
Дудка ныла, и Анька пела, то-то радости двум притырочкам! В общем, тоже полезное дело – на дудке фигачить по дырочкам. А когда зима подступала под горло, и когда снега подступали под шею, обнимались крепко-крепко они до весны. И лежали тесно они, как в траншее, а вокруг было сплошное горе, а вокруг было полно войны... Война сочилась сквозь щели пластмассового репродуктора, война, сияя стронцием, сползала с телеэкрана. Он звук войны убирал, но рот онемевшего диктора – обезъязычевший рот его – пугал, как свежая рана.
И когда однажды ночью мальчик потянулся к Анне, и уже встретились губы и задрожали тонко, там – на телеэкране – в Ираке или Иране, где-то на белом свете убили его ребенка. И на телеэкране собралась всемирная ассамблея, но не было звука, и молча топтались они у стола. И диктор стучал в экран, от немоты свирепея, и все не мог достучаться с той стороны стекла.
А мальчик проснулся утром, проснулся рано-рано, взял на цепочке кружку и побежал к воде, он ткнулся губами в кружку, и было ему странно, когда вода ключевая сбежала по бороде.
Тогда нацепил он на шею непричесанную свою Анну. И было ему странно Анну почувствовать вновь... Тогда нацепил он на шею офигенную свою дудку, но музыку продолжать было странно, как продолжать любовь. Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся, как рана, раскрылся, как свежая рана. И хлынула флейтой кровь .