Тут, неладной песне кладя конец, Вдруг ударил Владимир по столу: - Аль ты наших слов не слыхал, певец? Аль решил на своем упорствовать? Твой Дажбог - не бог. И не бог - Перун. Русский люд их, как сказку, выдумал. И чтоб впредь ни в слове, ни в звоне струн Не слыхать нам про этих идолов! Мы иного господа чтить велим. Хватит бесу молиться черному! Всех перунов днесь мы огнем спалим, Как нечистую силу чертову!
Издавна круты на Руси князья, Но певцы еще своевольнее. Никакой уздой усмирить нельзя Их ретивое слово вольное. Рек Боян: - Обойди ты всю Русь кругом, Огляди ты всю твердь до донышка: Всюду жив Перун - то небесный гром, Всюду жив Дажбог - красно солнышко! Зря ты, князь, гонясь за чужим умом, Вздумал ныне свой укорачивать, Да людские души в краю родном На испод вертеть, выворачивать. Родовые корни прочнее стен. А коль вырубить корни дерева, Попадет народ в чужеземный плен, Обескровится слава дедова! Говорю тебе: не ломай уклад. Только попусту будешь мучиться. Песни новые прежних не заглушат, Ничего у них не получится!
Князь Владимир, яростью обуян, Грохнул вновь десницей тяжелою: - Не перечь, Боян! Помолчи, Боян! Пожалей свою буйну голову! А Боян ему: - Не стучи рукой! Не закажешь Перуну царствовать! Довелось ему пятьдесят веков На родной Руси государствовать. Это он Царьград с нашим войском брал. Это он был заветом мужества. Это он с косогами шел на брань, Обрядясь в доспех Ильи Муромца. Это он парней закалял в боях, Чтобы души в покой не кутали, Чтоб ценили выше всех прочих благ Буревой размах русской удали! Не учил Перун: коли бьют в щеку, Подставляй другую смирнехонько, А учил Перун дать отпор врагу, Чтоб обидчик завыл тошнехонько! Оттого Святослав был так люб ему! Русь не знала верней хранителя! Знать, Перун по образу своему Сотворил такого воителя! И когда Ольга-матушка на Босфор За заморским крещеньем плавала, Святослав не зря затевал с ней спор. Вспомни, князь, слова Свягославовы! Он зело стыдобил княгиню-мать, Он в сердцах вопрошал с презрением: «Не срамно ль дружину нам потешать Непотребным чужим крещением?!»
Коль ты примешь, князь, христианский "лад", К нам на Русь, говорю заранее, Вороньем церковники налетят, Навезут «святое писание». Хоть писание это «святым» зовут, Трудно книгу сыскать развратнее. В ней и ложь, и грязь, и постыдный блуд, И вражда, и измена братняя. Занедужим мы от их «аллилуй», Что во сне-то у нас не виданы! Будут петь на Руси: «Исайя, ликуй!» Будут славить псалмы Давидовы. Чужеродные, чуждые словеса Заскрежещут арбой немазанной. И пойдет от них увядать краса Речи русской, шелками вязанной! Коли деды клюкву одну едят, Скулы внукам сведет оскомина.
Много бед церковники натворят, Истерзают народ расколами. Встанет брат на брата и род на род! Ох, люта вражда промеж близкими! Вновь усобица по Руси пойдет, Самый подлый наш ворог искони! Не к добру, не к добру ты задумал, князь, Звать на Русь заморских пресвитеров! - Плюнул старец в гриднице, распалясь, И ушел, тот плевок не вытерев.